Василий Подгорнов - Тропинки в волшебный мир

Из колхозного правления дед Илья вышел неузнаваемым. Он шел, улыбаясь, и так был увлечен своими мыслями, что не замечал встречных.

— Степка! — еще издали закричал дед Илья, подходя к пасеке. — Едем! В лес едем! Сам Иван Никифорович распорядился!

— Неужель? — Степан, не скрывая радости, высоко подкинул свой потрепанный картуз.

А через час, прихватив провизию, пчеловоды шагали по проселочной уже хорошо просохшей дороге к синевшей в мареве полоске Кулангинского леса.

— Надо на Девичью поляну пробиваться! — с жаром советовал Степка. — Там место для пчел — самое подходящее.

— Глубоко в лес забиваться негоже, — не соглашался дед Илья, — мы на опушке место найдем, чтобы и вода рядом была. Так лучше! Скорее всего, у Кулангинского ручья встанем. Тут пчеле простор. И поле и лес! Весь мед наш будет! Вот пусть тогда Ива Никифорович назовет нас лодырями! Нет! Тогда нас никто не посмеет так-то назвать!

Солнце стояло высоко и изрядно припекало. Дорога вилась меж яровых полей, то взбираясь на взгорки, то опускаясь в лощины. Почти везде из маслянистой черной земли ровной зеленой щеткой брызнули всходы пшеницы. В безоблачном и по-весеннему бездонном небе, словно подвешенные колокольчики, беспрерывно звенели жаворонки. Они то опускались и пели у самой земли, то вдруг начинали подниматься, пока совершенно не исчезали из глаз, и из вышины неслась только песня, бесконечная, однообразная и в то же время не скучная, радостная, веселящая душу. «Ти-рили-тю, тирили-тю, тирили-тю…» Казалось, что кто-то на длинной, длинной нитке опускает и поднимает с проходящего облачка серебряные колокольчики.

Дорога шла на взгорок, с которого открылся вид на всю округу, верст на десять окрест. Справа, внизу, километрах в трех, тянулась железная дорога, «Волгоградская ветка», как называли ее колхозники. За «веткой», у сиреневых гор, серебряной лентой извивалась река Свияга, а впереди, там, где у самого горизонта дрожала испарина, синел Кулангинский лес. И весь простор наполнен был солнцем, бездонной голубизной неба, зеленевшими всходами пшеницы, пением жаворонков. Время от времени подпевали птицам паровозные гудки, хорошо доносившиеся сюда с разъезда Куланга.

— Благодать! — вздохнул дед Илья, вытирая со лба пот, — Отдохнем, Степан, малость. Задохся я по изволоку-то.

В лес пришли перед обедом. В распустившейся зелени на разные голоса распевали птицы. Под ногами синели кустики медуницы, все осыпанные красновато-фиолетовыми и синими цветами. Кое-где в сырых лощинах еще цвели бледно-голубые букеты сон-травы, крупные, как тюльпаны, а на солнечных полянах жаром горели соцветия горицвета и золотистой купальницы. Среди молодой зелени берез, кленов и лип застенчиво выглядывали дикие яблони, густо облепленные бледно-розовыми цветами, всюду гудели шмели, пели птицы.

— Красота-то какая! — восторгался вслух дед Илья. — Цветов-го сколько, А там мы что видели? Навозные кучи! Да хотели наши начальники, чтобы мед был. Вот здесь он будет! Скоро тут клены зацветут, рябина, дикая малина, опять и подлесок богатый, медистый. Вон кипрей будет цвесть, шалфей, душица… Да мало ли чего тут нет! Опять же и в поле вылет.

Пчеловоды долго искали место для своей пасеки. Хотелось, чтоб и в лес не забиваться, и цветов было больше, и ветром не продувало пасеку, и не низкое, не холодное место было. И, как говорил дед Илья, лучше вырубки у Кулангинского ручья не нашли. Всем взяла вырубка! Даже озерцо, карасей ловить, оказалось под руками, шагов двести всего.

Пчеловоды сели на берегу озерца и стали закусывать, запивая скромный завтрак озерной водой, черпая ее с поваленного в воду дерева картузами. Потом Степан вздумал искупаться. Он долго фыркал и брызгался у берега, пугая лягушек, сминая еще молодые, чуть достигшие поверхности воды, холодные стебельки водяной гречихи.

— Что, боишься глубже-то? — смеялся над ним дед Илья, — Боишься?

— Жить тут будем — научусь плавать! — весело кричал в ответ Степка, пуще прежнего хлопая по воде ногами.

На облюбованном месте пчеловоды прежде всего стали строить просторный шалаш, чтобы можно было стоять в нем, с окном и дверью. В шалаше соорудили из жердушек два топчана для спанья и до позднего вечера работали на точке: чистили, забивали колышки, на которых будут стоять ульи.

— Вот и пасека! — утирая подолом рубахи со лба пот, радостно говорил дед Илья. — Начало положено. А уж огородимся, обстроимся потом, когда жить тут будем. — И, с силой ударив топором в старый трухлявый пень, добавил: — Все у нас теперь будет, Степка, все. Для пчел здесь место самое подходящее, медом колхоз снабдим, а значит, и почет себе заимеем! А так-то будто и не люди мы, всяк смотрит только обидеть. А теперь — шалишь!

О перевозке пасеки сразу заговорило все село. Днем, пока дед Илья и Степка готовились к отъезду, к ним на пасеку заглянуло человек двадцать. И хотя новость была известна всем, все же от нечего сказать каждый спрашивал:

— Слышно, уезжаете, дедушка Илья?

Некоторые приходили с чистой душой, сочувствовали пчеловодам, соглашались, что пчелам тут действительно не место, советовали, какой дорогой лучше ехать. Другие же вздыхали и, делая вид, что сочувствуют, ехидно тянули:

— Оно, конечно, несподручно тут, на глазах у всего села. Ни отдохнуть, ни тебе медком побаловаться. А там вам будет куда вольготнее. Что душе угодно, то и делай. Как ни то — лес! Кто там будет подсматривать за вами?

Перед вечером пришел и председатель колхоза. Он молча прошелся между ульев, заглянул в шалаш, где была сложена нехитрая пасечная рухлядь, и, окинув пчеловодов с ног до головы строгим начальственным взглядом, сказал:

— Смотрите у меня, не подкачайте! Правление вам идет навстречу. Посевная еще не кончилась, а лошадей вам даем. Засучайте рукава и вы. Да смотри, дед Илья.

К вечеру подъехали подводы.

— Уезжаете, значит? — свертывая папироску, просто так, чтобы завязать разговор, спросил конюх Демьян, назначенный в возчики, малорослый, трусоватый мужичишка, и, не дожидаясь ответа, да он и не нужен был, одобрил: — Что ж, хорошо. Пчеле в лесу, знамо, лучше. Давно бы надо их туда увезти, Все, глядишь, кое-когда медку бы отведали, а тут, у конюшен, ясно, его не будет.

Тронулись в сумерки. Впереди пошла подвода с пасечной рухлядью и хлебным припасом для пчеловодов, за ней — подводы с ульями.

— Осторожнее! На дорогу больше смотрите, чтобы не тряско было! — хлопотливо бегал от одной подводы к другой дед Илья.

Подводы выехали на пыльную, хорошо наезженную дорогу и потянули к околице. Дробно простучала под колесами плотина-мост «электростанции» Митьки Крюкова.

У околицы, на завалинке последней избы, обоз поджидала старушка.