Лидия Чарская - Истории для девочек

– Вот провела-то! – хохотала я.

– Что, не похожа? – радовалась княжна.

– Совсем, совсем не узнали, – весело подхватили наши.

– Как это тебе позволили одеться мальчиком?

– Мне Maman велела через Еленину, – шепотом докладывала Нина, – она знала, что я костюм привезла с Кавказа и знаю лезгинку, и велела мне танцевать.

– И ты будешь танцевать?

– Конечно! Вот уже заиграли. Слышишь? Надо начинать! – И хорошенький джигит при первых звуках начатой тапером лезгинки ловко выбежал на середину зала и встал в позу.

Начался танец, полный огня, пластичности, ловкости и той неподражаемой живости, которая может только быть у южного народа.

Ей неистово аплодировала вся зала. Просили повторения, но Нина устала; тяжело дыша, подошла она на зов Maman, которая с нежной лаской поцеловала общую любимицу и, вытерев заботливо со лба Нины крупные капли пота, отпустила ее веселиться. Я хотела было подбежать к Нине и крепко расцеловать ее за доставленное ею удовольствие. Я так пылала любовью к моей хорошенькой талантливой подруге, которой гордилась как никогда, но – увы! – Нину уже подхватили старшие и, наперерыв угощая конфетами и поцелуями, увели куда-то.

Потом она появилась снова в зале, обнявшись с Ирочкой Трахтенберг, и я не посмела отнять ее у нарядной бабочки.

В первый раз за мое полугодовое пребывание в институте я почувствовала себя совсем одинокой.

Сердце мое сжималось… грудь сдавило… Но когда Нина прибежала ко мне, все мое горе исчезло…

Между тем праздники подходили к концу. В воскресенье стали съезжаться девочки. Каникулы кончились, и институтская повседневная жизнь снова вступила в свои права.

Однажды, дней через десять по съезде институток, когда мы чинно и внимательно слушали немецкого учителя, толковавшего нам о том, сколько видов деепричастий в немецком языке, раздался громко и неожиданно густой и гулкий удар колокола.

«Пожар!» – вихрем пронеслось в наших мыслях. Некоторым сделалось дурно. Надю Федорову бесчувственную на руках вынесли из класса. Все повскакивали со своих мест, не зная, куда бежать и на что решиться.

Классная дама и учитель переглянулись, и первая торжественно произнесла:

– Bleibt ruhig, das ist die Kaiserin! (Успокойтесь, это государыня!)

– Государыня приехала! – ахнули мы, и сердца наши замерли в невольном трепете ожидания.

Государыня! Как же это сразу не пришло в голову, когда вот уже целую неделю нас старательно готовили к приему Высочайшей Посетительницы. Каждое утро до классов мы заучивали всевозможные фразы и обращения, могущие встретиться в разговоре с императрицей. Мы знали, что приезду лиц царской фамилии всегда предшествует глухой и громкий удар колокола, висевшего у подъезда, и все-таки в последнюю минуту, ошеломленные и взволнованные, мы страшно растерялись.

M-lle Арно кое-как успокоила нас, усадила на места, и прерванный урок возобновился. Мы видели, как менялась поминутно в лице наша классная дама, старавшаяся во что бы то ни стало сохранить присутствие духа; видели, как дрожала в руках учителя книга грамматики, и их волнение невольно заражало нас.

Ждать пришлось недолго. Спустя несколько минут дверь широко распахнулась и в класс вошла небольшого роста тоненькая дама, с большими выразительными карими глазами, ласково глядевшими из-под низко надвинутой на лоб меховой шапочки, с длинным дорогим боа на шее поверх темного, чрезвычайно простого коричневого платья.

С нею была Maman и очень высокий широкоплечий плотный офицер, с открытым, чрезвычайно симпатичным, чисто русским лицом.

– Где же Государыня? – хотела я спросить Нину, вполне уверенная, что вижу свиту Монархини, но в ту же минуту почтительно выстроившиеся между скамей наши девочки, низко приседая, чуть не до самого пола, проговорили громко и отчетливо, отчеканивая каждый слог:

– Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!

Сомнений не было. Передо мною были Государь и Государыня.

«Так вот они!» – мысленно произнесла я, сладко замирая от какого-то нового, непонятного мне еще чувства.

В моем впечатлительном и несколько мечтательном воображении мне представлялась совсем иная Царская чета. Мысль рисовала мне торжественное появление Монархов среди целой толпы нарядных царедворцев в богатых, золотом шитых, чуть ли не парчовых костюмах, залитыми с головы до ног драгоценными камнями…

А между тем передо мною простое коричневое платье и военный сюртук одного из гвардейских полков столицы. Вместо величия и пышности простая, ободряющая и милая улыбка.

– Здравствуйте, дети! – прозвучал густой и приятный бас Государя.

Потом его взгляд обежал весь класс, и глаза его остановились на миг как раз на мне. Смутный, необъяснимый трепет охватил меня от этого проницательного и в то же время ласково-ободряющего взгляда. Мое сердце стучало так, что мне казалось – я слышала его биение… Что-то широкой волной прилило к горлу, сдавило его, наполняя глаза теплыми и сладкими слезами умиления. Близость Монарха, его простое, доброе, отеческое отношение, его – великого и могучего, держащего судьбу государства и миллионов людей в этих мощных и крупных руках, – все это заставило содрогнуться от нового ощущения впечатлительную душу маленькой девочки.

– Пойди сюда, девочка. Какие-нибудь стихи знаешь? – снова услышала я ласкающие густые, низкие ноты.

– Знаю стихотворение «Erlkönig [60]», – тихо-тихо ответила я.

Чем дальше читала я стихотворение, выученное мною добросовестно к предыдущему уроку, тем спокойнее и громче звучал мой голос, и кончила я чтение очень и очень порядочно.

– Прекрасно, малютка! – произнес милый бас Государя. – Как твоя фамилия?

– Влассовская Людмила, Ваше Императорское Величество, – догадалась я ответить.

– Влассовская? Дочь казака Влассовского?

– Так точно, Ваше Императорское Величество, – поспешила вмешаться Maman.

– Дочь героя, славно послужившего родине! – тихо и раздумчиво повторил Государь, так тихо, что могли только услышать Государыня и начальница, сидевшие рядом. Но мое чуткое ухо уловило эти слова доброго Монарха.

– Approche, mon enfant! (Подойди, мое дитя!) – прозвучал приятный и нежный голосок Императрицы. И едва я успела приблизиться к ней, как ее рука в желтой перчатке легла мне на шею, а глубокие, прелестные глаза смотрели совсем близко около моего лица.