Пенелопа Лайвли - Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время

— Нет-нет, Мартин. Конечно, я не против. Я буду рада принять тебя и девочек, раз мама с тетей хотят отлучиться на денек. И Джеймса тоже. Сколько ему лет? А, понятно.

Испуг на мгновение вернулся, даже еще более сильный, но она геройски продолжала:

— И малышей тоже? А, малышей они берут с собой. Да, думаю, так будет лучше. Ну, хорошо, скажи маме, я жду вас в любое время.

Мартин побежал с известием в гостиницу, а миссис Фостер сказала Марии:

— Ну вот, теперь ты будешь не одна.

Она с грустью поглядела на корзину с рукоделием и направилась в кладовую; вынырнув оттуда с грудой консервных банок, она спросила:

— Как ты думаешь, они будут на обед тушенку?

Мария ответила, наверное, будут, и тут она сделала то, что делала очень редко, только перед сном — она подошла к маме и поцеловала ее. Миссис Фостер удивилась, поцеловала Марию в ответ и начала открывать банки и смешивать их содержимое.

— Не представляю, как миссис Люкас справляется, — вздохнула она. — Пятеро детей.

И добавила с надеждой:

— Может, тихонько поиграете в настольную игру?

Мартин вернулся с Джеймсом, Шарлоттой, Элизабет и Люси. Он взял раздраженно-командный тон — ведь это был дом его друга, которого он хорошо знал, а другие нет. Остальные дети, возбужденные новизной обстановки, с любопытством повсюду заглядывали. Джеймс сразу же грохнулся, споткнувшись о коврик у двери, и громко заревел. Девочки носились по разным углам и все разведывали. Мистер Фостер высунул голову из-за двери гостиной, ужаснулся, мгновенно оценив ситуацию, и снова скрылся, после чего из гостиной послышались звуки торопливого захлопывания дверей и окон.

— Такой классный домик.

— Что будем делать?

— Куда эта лестница?

— Давайте в «Сардины».

— А можно нам туда?

— В прятки.

— О Боже… — воскликнула миссис Фостер и уже более решительно добавила: — Только не в библиотеке и не в гостиной. А может, лучше в «Монополию»?

Тягостное молчание означало полный протест, и ей пришлось уступить.

— В прятки, — пискнул чей-то голосок.

И Мартин своим самым заверительным тоном, предназначенным для успокоения нервных мам, обещал:

— Я за ними прослежу, миссис Фостер, они ничего не натворят. Заткнитесь вы все! Мы ничего не разобьем, честно. Вы нас даже не услышите.

Миссис Фостер все еще сомневалась.

— Ну…

— Они все будут делать только по моей команде, — пообещал Мартин. — Вперед!

И они оглушительно затопали вверх по лестнице, Мария позади всех. Оживленная и возбужденная, она почувствовала себя одной из них; что-то восклицала, что-то предлагала, как все.

— Я вожу, — крикнул Мартин. — Выручаться в Марииной комнате. Считаю до пятидесяти. Прятаться везде, кроме гостиной и библиотеки. Если что-нибудь разобьете — выпорю. Ну, начали! Раз, два, три…

Все бросились врассыпную и с визгом и хихиканьем растворились в кладовках, под кроватями, за занавесками. Мария, зажатая в темной комнате, где стояли метлы, услышала, как бродит и жалуется неприкаянный Джеймс, и втащила его к себе. Счастливые, они вместе дрожали в пыльной темноте, вместе выползли и снова помчались по лестнице, в ее спальню, куда с шумом стекались и остальные, крича от радости или отчаяния. Задыхаясь, они вповалку растянулись на полу и лежали, пока не отдышались. И снова врассыпную…

Дом то затихал, то приходил в волнение. Тишина ожидания сменялась ползаньем и топотом, разрастающимся до неистовых гонок с перескакиванием ступенек, хлопаньем дверей, воплями воды, засекшего прячущихся, и отчаянным криком застуканных, когда они понимали, что их уже ничто не спасет. И Мария, в гуще событий: ее так захватила игра, что она стала не просто одной из них, а почти перестала быть собой. Она вела себя совсем не по-Марииному: носилась, вскрикивала, толкалась, хихикала, атаковала одну комнату за другой, скользила на ковриках, бросалась под кровати. Один раз, с диким гиканьем пронесясь по лестнице через ступеньки, она столкнулась в холле с отцом — он стоял с газетой в руках; такое затравленное выражение лица обычно бывает у человека, который, возвращаясь домой, обнаруживает, что на его улицу вторглись дорожные строители, и теперь все перерыто до неузнаваемости. Он изумился при виде изменившейся Марии, неожиданно на него удивленно взглянула привычная Мария и сразу смутилась, но тут игра пошла по новой, и Мария, завизжав, пронеслась мимо.

Как же было здорово. И вдруг настроение резко изменилось. Каждая игра стала длиннее, окольнее, тише и расчетливее. Бесстрашие уступило место хитрости. Теперь они уже знали все укромные места, немного утомились и выдохлись. Джеймс, посасывая большой палец, свернулся на Марииной кровати и уснул. Остальные продолжали играть: водящий устраивал засады за дверьми и потом внезапно набрасывался на свою жертву, а прячущиеся переползали из-под кровати за стул, из тени занавески исчезали за громадой комода. Дом превратился в ожидание, в слух, в два уровня сознания: на одном миссис Фостер громыхала в кухне кастрюлями, а мистер Фостер еще раз забаррикадировался в гостиной, на другом — пять пар глаз и ушей выслеживали друг друга, выжидая, когда пискнет предательская половица или что-то мелькнет через скрипнувшую дверь.

Мария нашла новое место, о котором никто не знал. В комнате наверху, в конце коридора, над спальнями — здесь теперь хранили лишнюю мебель, и она беспорядочно и неудобно загромождала все пространство. Некоторые предметы были зачехлены огромными старинными чехлами, некоторые накрыты покрывалами. Никто уже не прятался под столами и задрапированными, как юбкой, стульями с прямыми спинками — такие места все уже знали; каждый вода, прочесывая эту комнату, под них заглядывал — это уже превратилось в ритуал. Но там стояло большое мягкое кресло, закрытое огромным цветастым изодранным покрывалом, такое низкое, что подлезть под него было почти невозможно, разве что таким маленьким и худеньким, как Мария. Шарлотта и другие девочки, склонные к полноте, лишь бросили на него один отвергающий взгляд. Но Мария поняла: она сможет под него подскользнуть, залечь под просевшими пружинами, как нож для разрезания бумаги, и стянуть до пола покрывало. Там, в пыли, сплющенная между половицами и брюхом кресла, она пролежит сколько угодно, выигрывая время: воды входили и выходили из комнаты, раскрывали занавески, сдергивали другие покрывала — а она подглядывала в дырочку на покрывале и ликовала, когда их ноги в сандалиях проносились мимо. Хоть здесь пригодилось, что я меньше других.

Потом они вообще перестали заходить. Наверное, уже все ее искали. В доме воцарилась тишина. Еще чуть-чуть подожду, пусть они спустятся вниз, тогда вылезу и выручусь, решила она и впала в приятную дрему. Пустая тихая комната — ни звука, лишь дождь по стеклу. И чудн о — кто-то играет на рояле: из гостиной едва доносилась негромкая музыка. Будь Мария поживее, не такая сонная, она бы удивилась — отец-то не умел играть. К тому же звучала мелодия из старого альбома, который она нашла в табурете и пыталась разобрать.