Валентина Осеева - Васёк Трубачёв и его товарищи

— А у нас зато больше всех вещей было… Все нас хвалили…

— «Хвалили, хвалили»!.. Вот от наших полярников поздравление тебе, — неожиданно сказала бабушка, присаживаясь на кровать внука и разворачивая пакетик из папиросной бумаги.

— Дай, дай, я сам!

Коля осторожно вынул фотографическую карточку. На него смотрели улыбающиеся лица его родителей. На обороте карточки было написано:

«С Новым годом, дорогой сынок! Работа наша идёт к концу. 1942 год мы встретим уже вместе!»

Коля счастливо улыбнулся.

— Я тогда уже пятиклассником буду, — сказал он, завёртываясь в тёплое, пушистое одеяло.

И ещё в одном доме горел огонёк в этот поздний праздничный вечер. Саша Булгаков, осторожно пробираясь между кроватками сестёр и братьев, спросил:

— Нюта с Вовкой давно пришли?

— Давно, — шёпотом ответила мать.

— А мал мала спят? — тихо спросил Саша.

У Саши было шестеро братьев и сестёр. Все они были младше его, и всех, кроме восьмилетней Нютки, он называл одним общим именем: мал мала.

— Спят давно. Набегались, наплясались сегодня…

— А я вот гостинцев им принёс, — сказал Саша и полез в карман. — Измялись чего-то, — огорчился он, вытаскивая сбитый в комок цветной пакетик. — Это, верно, когда мы в снегу фигуры делали с ребятами.

— То-то, я смотрю, у тебя пальто всё снегом извожено, — спокойно сказала мать.

— Я сейчас почищу.

— Я уже почистила… Садись вот.

Мать поставила на стол компот и холодную телятину.

— Отец выпил нынче, — шёпотом сказала она, — тихий пришёл… Всё сидел, объяснял мне: я, говорит, токарь… потомственный и почётный… никогда своему делу не изменял, а жена у меня — женщина уважаемая, и детей семеро, как птенцов в гнезде… Смех с ним! — Она покачала головой и засмеялась.

— Он уж всегда так, когда выпьет, — снисходительно сказал Саша, выцарапывая из кружки варёную грушу.

— А вот, Сашенька, помощь от государства мы получили! — торжественно сказала мать, вынимая из-под подушки пачку денег. — Как ты ушёл, так и принесли мне.

— Ого! Сколько денег нам дали! — радостно сказал Саша. — Теперь всего накупим.

— На всех, на всех хватит, — сказала мать и, отобрав несколько бумажек, протянула Саше: — Вот и тебе подарок от государства — купи себе лыжи, сынок!

— Что ты, что ты! — отмахнулся Саша. — Мне не надо. Я и в школе возьму лыжи, когда захочу.

— Бери, бери! Мне в радость это, — мягко сказала мать, протягивая ему три бумажки. — Ты у меня большак…

Саша поглядел на её круглое, доброе лицо с глубокими, запавшими глазами. Ему показалось, что около знакомых ему с детства ямочек на её щеках протянулись, как ниточки, новые морщинки.

— Нет, не возьму! — решительно сказал он, засовывая в карманы руки. — Лыжи — это баловство. Захочу — и так достану. — Он встал из-за стола и погладил мать по плечу: — Ложись спать, мама!

Но дольше всего горел огонёк над широким крыльцом школы. Ребята давно разошлись по домам, а за освещёнными окнами второго этажа, уютно сдвинув кресла, тихо, по-семейному, беседовали учителя со своими бывшими питомцами.

— Воображаю, как вы там мёрзли! — с тревогой говорила старая учительница, которой всё ещё помнились эти мальчики такими, какими они пришли к ней в первый класс, держась за руки своих матерей.

— Да там не до мороза. Разотрёшь снегом уши, и опять ничего, — застенчиво поглядывая друг на друга, рассказывали молодые бойцы.

В одном из классов за партой сидел Алёша-снайпер. Его ноги не помещались под скамейкой, длинная фигура возвышалась над полированной крышкой.

Он любовно и тщательно оглядывал парту и с сожалением говорил:

— Тут у меня и буквы были вырезаны: А. М. Эх, другая парта, верно! Или краской затёрли…

Перед Алёшей стоял вожатый Митя.

— А ты, кажется, здесь вожатый теперь? — спросил Алёша. — Я ведь помню тебя. Когда мы уходили на фронт, ты был в седьмом, кажется?

— В седьмом. А теперь в девятом. Учусь! С ребятами воюю! — засмеялся Митя, присаживаясь на край Алёшиной парты.

— А что, трудный состав? — деловито осведомился тот. И, не дожидаясь ответа, серьёзно сказал: — Главное — дисциплина. Ты их, знаешь, сразу приучай. Дисциплина, брат, великое дело!

Он вскочил, прошёлся по классу и, остановившись перед Митей, щёлкнул пальцами:

— Сразу приучай! А то потом ох и трудно будет! Вот где я это понял — на фронте! Там, знаешь, с нами нянчиться некому.

Алёша присел рядом с Митей, указал глазами на дверь и понизил голос:

— Это здесь ведь учителя уговаривают, объясняют, прощают… а там фронт… война… приказ… Дисциплина — это всё!

— Точно! — решительно подтвердил Митя. — Ребят распускать никак нельзя!

Алёша посмотрел на него и вдруг расхохотался.

— По себе знаем, верно? Мы один раз тут такую штуку устроили!.. — с увлечением сказал он.

Перебивая друг друга, они стали вспоминать первые годы учёбы, свои проделки и шалости, учителей и строгого директора.

— Ух ты! Я его и сейчас побаиваюсь. А ведь чего, кажется, — добрейший человек!

— Алёша! Митя! — донеслось из коридора.

Отец Васька, Павел Васильевич, работал мастером в паровозном депо. Павел Васильевич любил своё дело. К паровозу у него было особое отношение. Большое ворчливое чудовище, выдувающее пар из своих ноздрей, казалось ему живым. В разговорах с Васьком он любил употреблять выражения: «здоровый паровоз», «больной паровоз».

Васёк запомнил рассказы отца:

«Стоит пыхтит, хрипит, тяжело ворочается. Ну, думаю, захворал дружище. Надеваю свой докторский халат, беру инструмент и давай его выстукивать со всех сторон…»

Васёк слушал, и в нём росло дружелюбное отношение к этой железной голове поезда.

Павел Васильевич мечтал, что из Васька выйдет инженер-строитель или архитектор. Он будет строить лёгкие и прочные железнодорожные мосты или дома с особыми, тщательно обдуманными удобствами для людей.

Сам Павел Васильевич — выдумщик и мастер на все руки.

Квартира Трубачёвых была обставлена красивой и замысловатой мебелью его работы. Круглый шкафчик вертелся вокруг своей оси. Посреди комнаты стоял обеденный стол с откидными стульями.

«Всякое дело любит, чтобы человек в него душу вкладывал», — говорил Павел Васильевич.

Жена его была женщина слабая, болезненная, но о болезнях своих говорить не любила. Она сама справлялась со своим маленьким хозяйством и всегда знала, что кому нужно. Отец и сын обожали мать; тихая просьба её была законом и исполнялась обоими беспрекословно.

Павел Васильевич сам занимался с сыном. Васёк учился на «отлично». Всякая другая отметка была неприятной новостью.

В таких случаях Павел Васильевич, собрав на своём лбу целую лесенку морщин, останавливался перед сыном и спрашивал: