Николай Осинин - Железная команда

Что-то черное рванулось к ней из-под земли, а что — она так и не поняла…

Фашисты на дороге вздрогнули от взрыва.

— Так и есть: минное поле! — произнес кто-то из немцев. — Надо поставить указатель для наших солдат.

— Русские заложили мины — русские должны убирать их, — улыбнулся офицер, доставая сигарету. — Это справедливо…

Вначале Никишка, в отместку за плохое обращение с ним, решил ничего не говорить фельдфебелю Крайцеру о своих подозрениях, что беженцы-евреи, возможно, скрываются в большом березнике. Потом ему захотелось выяснить, так ли это на самом деле. Идти туда одному было страшновато. Проще — допросить Климушку: если «тронутый» видел кого из чужих, то стоит его припугнуть — все выложит.

Под вечер, когда вернулось стадо, Клюев завел подпаска в бывшую кладовую и приступил к допросу.

Климушка всегда избегал Никишки, а тут, оставшись с ним наедине, задрожал, будто бездомная собака на морозе.

— Говори, кого в березнике видел? — скроив зверскую рожу, зарычал Никишка. — Рассказывай, кто там прячется?!

Нижняя челюсть у подростка так затряслась, что он не мог произнести слова.

— Говори, не трясись!.. Ну!..

— Не… знаю!.. — кое-как выдавил подпасок.

Никишка схватил его за воротник рубашки:

— Врешь! Признавайся!..

— Не… знаю!..

Климушка вовсе не был трусом, каким его считали. Он безбоязненно ходил по Горелому бору, где водились волки и даже рыси; случалось, один ночевал в лесной глухомани. Он не боялся, как многие деревенские ребятишки, леших, чертей, злых духов. Но после убийства Демидки стоило ему заволноваться, как у него начинало дрожать все тело. Стыдясь этого и скрывая от окружающих свою болезнь, он при малейшем волнении убегал и прятался.

Никишка долго бы мучил несчастного, если б в это время не появился на крыльце конторы фельдфебель Крайцер. Услышав выкрики Клюева в амбаре, гитлеровец подошел к двери и несколько минут наблюдал, оставаясь незамеченным.

— Гут! — сказал он Никишке, распахнув дверь. — Ты есть полицай. Понимал?..

Никишка, опешивший от внезапного появления Крайцера, не сразу уразумел, что фельдфебель назначает его полицаем. А когда понял — обрадованно вытянулся перед гитлеровцем:

— Слушаюсь!..

Крайцер спросил, чего он добивается у мальчика. И тогда новоиспеченный полицай рассказал, что ходят слухи, будто беженцы-евреи, о которых сегодня спрашивал приезжий немецкий офицер, скрываются в одном из березняков, около Горелого бора.

Фельдфебель приподнял трясущийся Климушкин подбородок:

— Это ест так?

— Не… знаю…

— Почему ты… — не припомнив нужного русского слова, гитлеровец показал, как дрожит мальчик. — Почему?

— Не знаю…

— Ты их видел?.. Видел юде?.. Почему ты молчишь?

Фельдфебель спрашивал еще что-то. Климушка продолжал невпопад твердить «не знаю».

— Тебя будут стрелять! — жестко сказал гитлеровец.

— Не знаю…

Клюев за спиной подпаска ощерил в улыбке мокрый рот и повертел пальцем у виска, давая понять, что перед ними — дурачок.

Глядя на лица обоих русских, Крайцер про себя подумал: «Кто из них больший идиот?..»

Все же вид перепуганного насмерть подростка шевельнул что-то в его очерствевшей душе. Ему вспомнилось, как он, будучи восьмилетним мальчишкой, трясся вот так же перед сыном хозяина фермы, который обвинил его в поломке велосипеда. Крайцер только потрогал велосипедный звонок — сломал машину кто-то из взрослых рабочих, — но от испуга, что ему не поверят, он не мог слова промолвить в свое оправдание.

— Иди, — сказал он подпаску.

Когда Климушка убежал, фельдфебель объяснил полицаю, что надо больше узнавать, о чем говорят в деревне.

— А лесок будем сейчас посмотреть.

Беженцам в березнике угрожала опасность! Климушка понял это сразу, едва Никишка начал выспрашивать про них. Ему представилось, как сюда притащат Асю и Никишка начнет измываться над ней. От этой мысли его и затрясло.

Пока допрашивали, он лихорадочно прикидывал, каким способом дать обо всем знать Матвейке.

Климушка вначале не поверил, что фельдфебель его отпускает. Немец сказал «Иди», и мальчик подумал, что они выйдут следом. Поэтому, очутившись на улице один, он стремглав юркнул в густые обширные заросли крапивы, примыкавшие к амбарам.

Лицо и руки обожгло, будто кипятком. Климушка забрался в самую гущину: Клюй за ним в крапиву не полезет. Долго прислушивался. Изба Матвейки стояла в конце деревни. Чтобы пробраться к ней, надо было пересечь улицу. Этого-то как раз он и не решался сделать, опасаясь снова попасться на глаза Никишке или фельдфебелю. Потом вспомнил: в Матвейкиной избе поселились гитлеровцы, а Матвейка собирался ночевать у Мишутки. Может, полицай их уже схватил?..

Раздумывая и сомневаясь, Климушка долго не знал, на что решиться…

Солнце близилось к закату, когда он услышал треск мотоциклов на улице и голос Никишки:

— Напрямую вряд ли проедем, господин фельдфебель, — ручей топкий…

Словно тонкое жало пронзило Климушку: «Туда собираются!..»

Он выскочил из крапивы, пересек засаженные подсолнечником огороды и, не чуя ног, взбежал на бугор.

Четыре мотоцикла с колясками, на которых торчали стволы пулеметов, мотаясь на глубоких колдобинах, выкатывались за околицу Лесков.

Сомнений не было — фашисты направлялись в сторону большого березника.

У Климушки вырвался жалобный вскрик. Это был не обычный испуг, а мгновенное леденящее предчувствие надвигающейся смерти. Отчего-то представилось, что как только фашисты достигнут березника, где стояли шалаши, так кончится его, Климушкина, жизнь…

Он ринулся вниз по склону, уже не рассуждая, в человеческих ли силах обогнать мотоциклы. Он бежал, как бегут от смертельной опасности, когда умом знают, что не уйти, а ноги сами, повинуясь лишь инстинкту жизни, несут, покуда в силах нести.

Он плакал, захлебываясь слезами. Он не веровал в бога и все же готов был молить о чуде, потому что надо было на что-то надеяться. Спасти людей в березнике могло только чудо.

— Мамочка, пособи!.. Мамочка, миленькая, защити!..

Как ни бессмысленны были эти слова, они помогли ему, не давали упасть, даже когда казалось, что все силы исчерпаны, ноги одеревенели и бежать незачем — поздно.

— Мамочка, спаси! Родненькая, помилуй!.. — продолжал он лепетать.

И чудо произошло! Мотоциклы на полпути завязли в топком ручье.

Климушка увидел, пересекая камышистый лог, как немцы копошились по колено в грязи вокруг машины.

Он засмеялся сквозь слезы и еще настойчивей прибавил ходу.

Сдавалось, воздух стал колючим, едким, как серный дым, легкие вот-вот готовы были разорваться. Одубелые ноги вихлялись, словно протезы, надетые первый раз, задевали за все кочки на пути. Слезы успели иссякнуть — пот заливал глаза.