Станислав Романовский - Гусиный остров (сборник)

«Цвинь! Цвинь!»

Скок-поскок и опять:

«Цвинь! Цвинь!»

«Играй, пока не надоест. Радуйся», – подумал Алёша и стал собирать ягоды в фуражку, а больше – в рот.

Оглянулся проведать лукошко и замер.

Сидит на лукошке лягушка и на Алёшу смотрит. Да какая! Тёмно-зелёная, прозрачная; лапки точёные: каждый пальчик видать.

А глаза васильковые.

Приподнимается на лапках, чтобы лучше рассмотреть мальчика, воздух в себя набирает и вот-вот скажет нечто важное.

– Царевна-лягушка! – вырвалось у Алёши.

– Да нет, – сказала бабушка, – не царевна: некоронованная она.

– Некоронованная, – согласился Алёша. – Была бы корона на голове…

– Была бы корона, – подхватила бабушка, – мы бы у неё чего-нибудь выпросили.

– Я бы «Сказки» Пушкина попросил! – обрадовался мальчик. – С хорошими картинками. Да пирог с калиной. А ты?

– Я бы молодости, – сказала бабушка Устинья. – Больше ничего.

Лягушка посидела на лукошке и ускакала в траву, где пониже поляны точится ручей и вода в нём об эту пору пахнет земляникой и горчит смолой и хвоей.

Бабушка и внучек засветло принесли из лесу лукошко ягод. Мало сказать «полное». С верхом, под самую ручку вздымается красная ягодная горка, сама – как большая ягода!

Вот такое оно – старое лукошко: в любое время чем-нибудь да угодит хозяевам. Оно уже истёрлось, разлохматилось кое-где. Иные прутики заменить пришлось, подплести новые, молодые… А выбрасывать нельзя. Что вы: где ещё такое найдёшь?

Нигде.

Счастливое лукошко!

Весной на Верховом Болоте вы́таяла прошлогодняя клюква – журавина.

Среди островов снега и окон воды Алёша пробирался от кочки к кочке. Иные кочки были в ягодах, как в красных сарафанах.

Каждая ягода – радость!

Клюква-журавина била в нос и растекалась по телу тихой силой. Мальчик морщился. Иногда его всего передёргивало от ягодной кислоты. А из глаз наперегонки бежали счастливые слёзы.

Эх, если бы к ягодам да ещё бы хлебушка! Как же это Алёша не захватил его с собой?

В облаках вытаяла синева – небесная проталина. Оттуда солнце ненадолго озарило Верховое Болото и заиграло в счастливых слезах мальчика. Он поразился, до чего же жгучее нынче солнце, рукавом стёр слёзы со щёк и замер.

Неясно и певуче зародился звук.

Где?

За небесной проталиной? Нет, ниже: за травой белоусом и осокой, что стенкой росли впереди.

Теперь звук был не один. От негромких певучих звуков дрогнуло сердце мальчика. Он снял шапку, чтобы лучше слышать. По игре странно схожие с солнышком, звуки эти с переменой освещения повторялись через неравные промежутки времени.

Пригнувшись, Алёша подобрался к стенке белоуса и осоки и прилёг перед оконцем, откуда просматривалась потаённая полянка.

Он увидел воду-снежницу, в которой отражались и гнулись берёзки, рябенькие, как тетёрки. Им было много лет, но на болоте они на всю жизнь остались маленькими.

Тут мальчик услышал и увидел журавлей. Сперва ему подумалось, что они бродят по поляне кто куда и не найдут себе места.

Почему это не найдут?

Нашли!

Праздник у них: танцуют журавли. Собрались в широкий круг, крыльями машут и голоса подают.

А посреди круга – на виду, на юру́! – пляшут три журавля.

Ходят друг перед дружкой, приседают, подпрыгивают, показывают серо-голубые наряды.

Журавли в кругу тоже приседают, хлопают крыльями, побуждают главных плясунов жарче плясать, веселее!

Шире круг!

Трое ходят вприсядку, с прищёлком выкидывают долгие ноги, взмахивают крыльями, как голубыми платками.

Шире круг! Шире!

Ещё шире!..

Алёша не таясь смотрел из травы на журавлей и слышал их таинственные голоса. Ему хотелось хлопать в ладоши в лад пляске и припевать-приговаривать:

Танцоры посреди круга менялись, пока всех не перетанцевал один журавль росточком пониже других.

Чего он только не выделывал!

Он прыгал около травянистой кочки, клевал её, подбрасывал клювом. Кочка крутилась и вертелась, падала и взлетала и готова была вот-вот превратиться в птицу, пока не рассыпалась.

Это привело плясуна в недоумение. Он топтался на одном месте и не мог понять, куда подевалась весёлая кочка? Куда она улетела или упрыгала? Только что здесь была!.. Куда?

Алёше тоже стало думаться, что плясунья-кочка где-то спряталась. Он встал в полный рост, чтобы увидеть её.

Зачем он это сделал?

Большие голенастые птицы побежали в разные стороны, и, захваченный их бегом, мальчик побежал за ними, размахивая руками и восторженно крича:

– Не бойтесь меня-а‑а!

Одна за другой с разбега, с раската птицы поднимались в воздух, и небо над Верховым Болотом заплескалось крыльями. А журавль-плясун, что недавно искал кочку-попрыгунью, подвернул ногу и, пытаясь встать, колотился на земле.

Когда мальчик подбежал к журавлю, тот сам, без посторонней помощи, поднялся на ноги и, прихрамывая, заторопился прочь от человека. Совсем близко Алёша видел слипшиеся косицы по бокам птичьей головы; крылья – вблизи не голубые, а серые, стёртые по краям от тяжкого перелёта, суставчатые, как в мозолях, ноги… Он даже уловил запах, похожий на запах курятника, который исходил от журавля.

Мальчик растопырил руки, чтобы схватить птицу за крылья и обнять её.

– Не бойся меня-а‑а! – кричал он.

Журавль остановился, обернулся, и Алёша увидел его тёмные глубокие глаза. Мальчик протянул к птице руки.

А журавль выбросил клюв вперёд и, щёлкнув им, как парикмахер ножницами, несильно клюнул человека в лоб: «Не тронь меня!»

Обеими руками мальчик схватился за уклюнутое место и для начала негромко заплакал, а потом всё громче и громче, но скоро сообразил, что на болоте его никто не услышит, и отнял руки ото лба.

Там, где синела небесная проталина, неровной стаей колыхались-уходили журавли и окликали друг друга: «Курлы! Курлы! Курлы!..»

И не стало их…

Осталась поляна в прошлогодней траве; вода-снежница, где отражаются берёзки; кочка в ягодах-журавинах, как в красном сарафане; где-то рядом – задумчивое око-родник, откуда берётся одна из малых рек России…

Дома мама сказала мальчику:

– Эх, Алёша, Алёша! Всегда что-нибудь с тобой приключается. Раз пришёл на танцы – сиди смирно.

– А ты расшумелся. Чего это ты, сынок? – с укором спрашивал отец.

– Сам не знаю, – винился Алёша. – Как получилось – не пойму.

Он виновато улыбался, вспоминая о встрече на Верховом Болоте, и радовался, что дома с родителями пьёт чай, греет горлышко, остуженное льдистой ягодой-журавиной…