Жаклин Уилсон - Новый старт

В прошлом году папа подарил каждому из нас по яйцу. Максику — большое шоколадное яйцо в желтом прозрачном кульке, а к ленточке прикреплены курочка и три пушистых цыпленка. Вита получила розовое яйцо из серии «Балерина Анжелина» с привешенной к нему малюсенькой книжечкой с картинками. Я получила яйцо из серии «Каспер Грёза», и при нем был целый набор открыток с цветочными феями по рисункам Каспера Грёзы. Маме он подарил совсем особенное яйцо из агата с зелеными, серыми и розовыми прожилками, гладкое и прохладное на ощупь.

— Оно называется «яйцо мира», — объяснил папа. — Если у тебя стресс, сожми его в руке и сразу успокоишься.

Весь январь, февраль и март мама очень часто сжимала в руке агатовое яйцо. Иногда она перекатывала его по лбу, как будто надеялась, что оно успокоит все тревоги и заботы у нее в голове. И в день Пасхи она почти не выпускала это яйцо из рук.

Мама очень старалась устроить для нас настоящий праздник. На завтрак были наши любимые яйца вкрутую, и мама даже нарисовала на каждом смеющуюся рожицу.

Еще нам подарили шоколадные яйца — большие, шикарные, перевязанные разноцветными атласными ленточками. Когда мы их разгрызли, стукаясь зубами о твердый шоколад, внутри оказались маленькие конфеты-трюфели в серебряных бумажках. Мама разрешила в виде исключения есть сколько угодно шоколада, но мы все равно сидели как на иголках — ждали, чтобы пришел папа со своими пасхальными сюрпризами.

Мы прождали все утро. На обед бабушка приготовила курицу. Мы прождали всю вторую половину дня. Бабушка предложила пойти погулять в парк, но мы посмотрели на нее как на сумасшедшую. Мы не хотели пропустить папу.

— Не придет он, сказала бабушка маме. — Знаешь ведь, что не придет. И весточки не подавал с того ужасного дня, когда он умыкнул детей.

— Он нас не умыкнул, бабушка. Просто повез погулять, — мрачно сказала я.

— На весь день и половину ночи, уже и полиция объявила розыск, — фыркнула бабушка.

— Он подавал весточку, — сказала мама. — Ты же знаешь, на той неделе я получила от него еще один чек. И там было написано «Счастливой Пасхи» нам всем. Вот я и подумала…

Мама крепче сжала в руке агатовое яйцо.

— Подумала, что он сейчас примчится со своими дурацкими подарочками, перебудоражит детей и тебя с ума сведет окончательно, — сказала бабушка.

— Замолчи! — крикнула мама.

Она вдруг размахнулась и швырнула агатовое яйцо через всю комнату. Раздался такой треск, что мы все вздрогнули. «Яйцо мира» осталось целехонько, зато в бабушкином видеопроигрывателе появилась вмятина, и от бабушкиной гладильной доски откололся кусочек.

— Господи, ну прости меня! — расплакалась мама.

Мы думали, бабушка разозлится, смотрим — а у нее у самой слезы на глазах. Она подошла и обняла маму.

— Бедная моя, глупенькая девочка, — сказала бабушка. — Не могу видеть, как ты сидишь тут, вся на взводе, горюешь по нему. Так и заболеть можно. Смотри, как ты исхудала.

Я внимательно посмотрела на маму. А я и не замечала — она и в самом деле сильно похудела. Глаза кажутся слишком большими на осунувшемся лице, запястья словно вот-вот переломятся, джинсы висят мешком, и приходится туго затягивать ремень, чтобы они совсем не свалились.

Так нечестно! Я не меньше мамы скучаю по папе, но я совсем не худею, наоборот, жирею день ото дня.

Это не помешало мне спуститься потихоньку на кухню и слопать пасхальное яйцо в один присест. Я лизала его, и кусала, и чавкала, пока не съела все до последней крошки. Во рту у меня была вязкая шоколадная каша, она облепила язык и выкрасила зубы в молочно-коричневый цвет. Я представила себе обмазанные шоколадом глотку и желудок. И все равно пустота внутри никуда не делась. Я чувствовала себя громадной, пустой изнутри шоколадной девочкой. Если сильно меня сдавить, я рассыплюсь на тысячу шоколадных осколков.

В пасхальные каникулы мне было ужасно одиноко. Куда бы мы ни пошли — в магазин, в парк или в бассейн, — всюду были папы. Папы показывали малышам плюшевых медвежат в магазине «Медвежья фабрика», помогали мелюзге кормить уток, раскачивали им качели, играли с ними в футбол, папы прыгали и плескались с детьми в воде.

В любой телепрограмме можно было увидеть пап, хвастающихся своими детьми. Один раз мы даже увидели нашего папу в каком-то старом фильме. Он только на секундочку мелькнул в толпе, но мы сразу узнали его косичку.

— Это папа, это папа! — сказала я.

— Папа! — завизжала Вита, как будто он мог ее услышать.

Максик ничего не сказал и повернулся к телевизору спиной. Несколько недель назад он перестал говорить о папе. Когда мы с Витой произносили слово «папа», Максик никак не реагировал.

— Наверное, он его забыл, — сказала Вита, когда мы собирались ложиться спать.

Бабушка мыла Максику голову в ванной. Он налил себе на макушку концентрат смородинового сока «Райбина» — сказал, что хочет покрасить волосы в фиолетовый цвет.

— Не говори ерунду, Вита, не мог он так быстро забыть.

— Ну, он еще маленький. И вообще с приветом, — сказала Вита.

— Знаю, но мы же всего три месяца назад видели папу.

— Три месяца, две недели и четыре дня, — сказала Вита.

Я уставилась на нее. Вита два плюс два с трудом может сложить.

— Откуда такая точность?

— А я отмечаю на календаре, — сказала Вита.

— На каком еще календаре?

— Мы в школе делали календарь к Рождеству. Нужно было наклеить его на старую открытку и покрасить блестящей краской, но мне стало скучно, и я нарисовала блестящее красное бикини мамочке Иисуса, учительница очень рассердилась, сказала, что я испортила календарь и его теперь нельзя никому подарить. Ну, я спрятала его в парту, а теперь отмечаю на нем дни, — объяснила Вита.

— Можно было подарить его маме или папе, — сказала я. — Папе бы понравилось — представляю, как он бы смеялся.

— Подарю, когда он вернется, — сказала Вита. — Можно по краю нарисовать блестящей краской красные сердечки.

Я подумала о том, как бьется настоящее, живое Витино сердечко, полное любви к папе, под пушистым свитером с кошечкой, который связала ей бабушка. Я иногда злилась на Виту, но все-таки я ее очень любила. Мне захотелось ее обнять, но я знала, что она вывернется, скорчит рожу и скажет, что я ее совсем раздавила. Так что я надела на руку Балерину, и она тихонько обняла своими лапками Витину шею-стебелек и поцеловала мою сестричку в ушко.

— Пусть Балерина и меня поцелует! — потребовал Максик, вбегая в детскую совершенно голым. Только что вымытые черные волосы торчали сосульками во все стороны.

— Балерина не целует глупых голых сопливых мальчишек, — благовоспитанно заявила Вита. — Оденься, Максик. Мы не хотим смотреть на то, что у тебя там болтается. Я так рада, что я девочка, а ты, Эм? Папа всегда говорил, что я его любимая девочка.