Жаклин Уилсон - Бриллиантовые девочки

Она была очень красивая, с золотыми локонами почти до плеч и синими, как васильки, глазами. Глаза были подведены серым карандашом, очень аккуратно, без единой кляксы. Кожа у неё была бархатистая от пудры, а губы перламутрово-розовые. Наша мама обычно ленилась накладывать косметику, когда оставалась с нами дома, зато если выходила вечером, то густо подводила глаза чёрным и красила губы ярко-красной помадой.

По маме Мэри было не похоже, что она вообще ходит развлекаться в бары или ночные клубы. На ней был пушистый розовый свитер и белая плиссированная юбка. Она была похожа на маму из рождественской телепередачи, из тех, что готовят домашние обеды, а потом подают их на белой скатерти.

Она посмотрела на Джуд, потом на меня.

— В чем дело? — спросила она.

Я с трудом сглотнула и попыталась что-то сказать, но получился только мышиный писк.

— Моя сестра дружит с вашей дочкой, — сказала Джуд.

— Вы, наверное, ошиблись, — сказала мама Мэри.

— Мы с ней недавно подружились, — прошептала я.

Она покачала головой. Джуд глядела на меня — она решила, что я все-таки все выдумала.

— Ты дружишь с Мэри? — сказала она.

Я набрала побольше воздуху и кивнула.

— А где ты с ней познакомилась? В школе?

Я колебалась.

— Они играли вместе у вас в саду, — сказала Джуд, не понимая, что Мэри из-за неё достанется. — Мы только что сюда переехали. В квартал «Планеты».

Мать Мэри кивнула, глядя на меня своими васильковыми глазами. Она была похожа на принцессу из моей книжки со сказками.

— Значит, Мэри пригласила тебя к нам в сад? — спросила её мама.

Я понимала, что нужно соблюдать осторожность.

— Нет, в сад она меня не приглашала, я стояла на улочке между вашим и нашим садом. А Мэри была в вашем саду. Мы с ней поговорили.

— Ах вот как! — сказала мама Мэри. — Ну что ж, отлично. Очень рада, что вы подружились. Но боюсь, она сейчас не сможет к тебе выйти, дорогая. Она себя не очень хорошо чувствует, и я её уложила пораньше.

— Вообще-то, мы пришли попросить вас об одолжении, — сказала Джуд.

— Да? — осторожно сказала мама Мэри.

— Не могли бы вы… одолжить нам… — начала Джуд.

— Нет, извини, дорогая, — перебила она. — К сожалению, я в принципе не подаю тем, кто побирается у двери.

— Мы не побираемся! — Джуд так и вспыхнула. — Мы никогда не побирались! Мы просто хотели спросить, не одолжите ли вы нам свечку, потому что у нас в доме электричество не работает.

— Свечку? — сказала мама Мэри. Вид у неё был удивлённый. Потом она улыбнулась. — Ну конечно. Подождите минутку. — И она закрыла дверь у нас перед носом.

— Почему она нас не пригласила зайти? Она думает, что мы ей обстановку попортим? Да провалиться этой обстановке! И этой тётке! Пошли, Дикси, нечего тут стоять, — сказала Джуд.

И мы пошли обратно по дорожке.

Дверь отворилась.

— Эй, девочки, вы же просили свечку, — сказала мать Мэри.

Она держала в руках целую пачку свечей и коробок спичек в придачу.

— Большое спасибо, — сказала я, поспешно возвращаясь. — Спички у нас уже есть, но спасибо, что вы об этом подумали.

Когда я брала свечки у неё из рук, она улыбнулась и стала ещё красивее.

— Может быть, завтра Мэри сможет выйти поиграть? — сказала я.

— Может быть, — сказала она, не переставая улыбаться.

Она закрыла дверь. Я задержалась на крыльце, пересчитывая свечки.

Я слышала, как она из прихожей позвала Мэри. Потом раздался громкий шлёпок и чей-то плач.

— Свиньи вы! Ушли на целую вечность, — сказала Рошель. — Я уж думала, вы вообще не придёте. А тем временем темнеет, и что мы будем делать?

— Свечки! — сказала я, размахивая ими у неё перед носом. — От мамы моей подруги Мэри!

Я вздрогнула. Я ничего не сказала Джуд о шлёпке и плаче. В этом было что-то тайное и стыдное. Я не могла представить себе, как можно ударить такую малышку, как Мэри. Может быть, я ошиблась. Я ведь не видела шлёпка, мне только показалось, что я его слышала. Может быть, Мэри споткнулась, ушиблась и заплакала. Не может быть, чтобы её мама её ударила. У неё самая хорошая, добрая, милая мамочка на свете.

Я подумала о моей собственной маме.

— Как ты думаешь, мама уже родила? — спросила я. — Сколько это продолжается?

— Я почём знаю, — сказала Джуд, передёргиваясь.

— Иногда очень долго. Может быть даже несколько дней, — пояснила Рошель. — И это самая страшная боль, какую можно представить. В тысячу раз хуже, чем самая худшая боль от месячных, хотя ты, Дикси, не знаешь, что это такое.

Я вспомнила самую страшную боль, какую мне приходилось испытывать, когда девчонки из моей старой школы пинали меня в живот, пока мне не стало плохо. Я попыталась представить, каково это, когда тебя пинают в живот несколько дней подряд.

Я прижалась к Джуд.

— Малышка! — презрительно фыркнула Рошель, но, когда мы все повалились на мамин матрас, она тоже приткнулась к нам. — А по телевизору сегодня «Поп-идол», — простонала она.

— Давай вообразим, будто смотрим телевизор, — сказала я.

— Ох, Дикси, ты со своим воображением… — Рошель подняла глаза к грязному потолку. — Ой, смотрите, какая грязь! Мы тут все подхватим какую-нибудь страшную болезнь вроде бешенства.

— Бешенство бывает от бешеных собак, балда, — сказала Джуд.

Она сжала зубы и принялась рычать на неё и пускать слюни.

— Нет, от грязи бывает чесотка. У одного мальчика из нашего класса в Блечворте была чесотка. А я потом упала и ушибла голову, и у меня была корка, а учительница решила, что у меня тоже чесотка, — сказала я.

Я подумала о том, какая здесь школа. Наверное, ребята ещё противнее, а учителя ещё вреднее.

— Спой, Рошель! — попросила я.

Стоя на матрасе и отчаянно крутя задом, Рошель выдавала один за другим старые номера Бритни и Бейонс. Мы с Джуд разражались в конце каждой песни бурными аплодисментами и похвалами. Джуд несла страшную чушь, посмеиваясь над ней, говорила, что у неё ангельский голос и фигура юной дьяволицы. Рошель все приняла совершенно серьёзно и начала гордо ходить по комнате, красуясь перед нами.

Потом она затянула одну из маминых любимых песен — странную штуку группы «Квин», вроде оперной арии, с кучей непонятных слов вроде «Вельзевул» и «Галилео». Когда она добралась до «мама миа», мы заволновались. Рошель остановилась на втором «мама» и потёрла губы, как будто хотела стереть с них звук.

— До чего глупо, — сказала она, валясь на матрас.

В доме вдруг стало очень тихо. Начало смеркаться. Я подумала обо всех парнях-хулиганах, рыщущих по кварталу. И о людях, которые вламывались в этот дом, напивались тут до чёртиков и блевали в раковину.

— Может, загородим дверь буфетом, чтобы никто не вломился? — прошептала я.

— А с окном ты что сделаешь? — сказала Рошель. — Они его выбьют и запросто залезут.