Елена Усачева - Парадокс Ромео

Но Нина не стала ругаться. Испугавшись уже сказанного, она замолчала, окинув Всеволода взглядом.

– Что у тебя с лицом? – спросила требовательно. – Как будто теркой прошлись.

– Все так и было.

– Ну-ну, – только сейчас она заметила пакет, сквозь пластиковые стенки которого хорошо просматривался телескоп. – Нашел?

– Я его не терял. Ждал удобного момента, чтобы вернуть.

– А сейчас удобно, да? – прошипела Нина. – Когда мы все за тебя сделали!

– Не злись на меня, – попросил Всеволод. – Я понял… А раньше не понимал. А вы бегали, суетились, мешали. Вот так и вышло.

Она как будто ждала этих извинений. Вспыхнула, но больше ничего не сказала, махнула рукой и побрела по коридору прочь.

Она не понимала, совсем не понимала этого глупого мальчишку, который так странно себя вел. Светка ей все уши прожужжала, что Всеволод в нее влюблен, что все говорит за это. А он… ни в кого он не влюблен. Только в себя. Да и сама Светка, пока разворачивалась эта сумасшедшая история, ухитрилась влюбиться в Бортко и теперь страдала дома, не в силах прийти в школу, потому что там мрачный Лелик, там не понимающий, что творит, Севка.

Всеволод стоял на крыльце гимназии, смотрел на падающий снег, удивлялся, что все девчонки такие предсказуемые и лишь одна была непохожей на всех. Хотелось подойти и раскрутить ее, разобрать на части, чтобы понять, как там все устроено. Громова. Девчонка, про которую рыжая наговорила гадостей. Ее взгляд. Ее слишком взрослая улыбка. Они преследовали его. И даже снились.

Ни рыжая с белой, ни Светка с Ниной не рождали в нем такого восторга, как одно воспоминание о Громовой. Оказывается, больше всего цепляет загадка, непонимание, когда не знаешь, в какую схему человека можно пристроить.

И самым удивительным было то, что вот уже несколько дней думать он мог только о ней. Становились неважными музыка, шахматы и вся та ерунда, что вращалась вокруг последнее время. И еще – он очень хотел ее видеть.

И он пошел к ней.

Желтая школа стояла, нахохлившись, словно ее обидели. Все окна плотно зажмурены. Она как бы говорила: «Вы хотите скандала? Вы его получите». Ветер гоняет запоздавшие листья. Показалось или нет? Среди деревьев мелькнул бушлат полицейского? Будь это игра Всеволода, здесь непременно появилась бы белая под ручку с Соколовым. За ними рыжая. Но игра была чужая, поэтому никого на дорожках не было. Он набрал номер, записанный на мятом листке.

– Алло, – придушенным шепотом отозвалась рыжая. – Умри, презренный!

– Это Сева. У вас сейчас что?

– О! Севка! – в голос завопила рыжая. – Ты жив?

– Нормально все. Дай мне телефон Громовой.

– Совсем, что ли, отъехал? Зачем тебе эта извращенка?

– А я скажу, где живет Сидоров.

– Вообще-то у нас сейчас математика.

– Десять цифр, больше не надо. А Сидоров живет…

Он понятия не имел, где живет Сидоров. И даже не собирался это узнавать.

– Черт! Меня сейчас заметут!

– Ты погибнешь во имя великой цели.

– Ааааа! – завопила рыжая и отключилась.

Всеволод посмотрел на недовольную школу. Математика на четвертом этаже. По лестнице, а потом… Куда могут выходить окна? Он всматривался в матово блестевшие стекла. Вдруг одно окно распахнулось, отразило сизое небо.

– Дура она, твоя Громова, понял? – орала рыжая, сильно перегнувшись через подоконник. – Дура! И ты дурак!

За ней мелькнуло недовольное лицо математика. Он потянулся, втаскивая ученицу обратно в класс.

Нет, все-таки эта школа полна ненормальных. Ну нельзя же быть до такой степени… Какими? Да вот такими!

Хлопнуло окно, и как по сигналу здание вздрогнуло, заморгало десятком глаз, поправило надвинутую на лоб крышу, завибрировало, зазвенело, зашумело.

В мутном окне стали появляться лица, они сменяли друг друга, сосед отталкивал соседа. Кто-то кого-то колотил. Наверняка Соколов доказывал свое право сильного.

На улицу потянулись первые утомленные непосильной учебой.

– Ну, что тебе? – Громова успела накинуть пальто, но осталась в туфельках – не переобулась.

И опять этот взгляд. Как тогда, в коридоре. Словно все знает и понимает.

– Чего застыл? – Громова переступила с ноги на ногу, заставив смотреть на ее туфли. Черные, на небольшом каблучке, с блестками по бокам, узенький чуть сбитый мысок. – Говори давай, пока эта ненормальная не вывалилась из окна.

Рыжая металась на фоне растений в горшках, расталкивая зрителей. Кажется, цветов на подоконнике стало меньше, а вот народу прибавилось – подтянулся класс, пришедший на следующую математику.

– Привет, – выдавил из себя Всеволод. Воздух в легких кончился.

– Да привет уже! – Громова попятилась.

– Погоди! – Он перехватил ее руку. Она была неожиданно холодной и какой-то слишком тонкой. – Что ты делаешь вечером?

– Вероятно, с тобой встречаюсь. Где?

Всеволод был готов к долгим уговорам, к отказам. Ее ответ сбил, слова опять закончились. Он глянул на свободную руку. Пакет. Телескоп. Он так и не занес его в кабинет физики.

– Около школы. Как стемнеет.

На небо они посмотрели одновременно. Оно было затянуто облаками, но кое-где уже пробивались морозные голубые заплатки. Может, к вечеру и растянет. Будет холодно.

– А как стемнеет? – Громова улыбалась. Эта улыбка была правильная и красивая, как все у нее.

– В семь. И оденься теплее. Чтобы не замерзнуть.

– Мы пойдем в горы?

– Почти.

– О! Тогда ты меня удивил. А то казался поначалу обыкновенным.

Всеволод глянул на окна, на крышу, пытаясь представить, как все получится, и не смог. Он не участвовал в этой игре.

Зазвенел телефон.

– Это мама, – извинился Всеволод. Ему не ответили.

Громовой не было. Замерзнув, она убежала. В окнах исчезли зрители. Все здесь происходило очень быстро.

– Да! – ответил на звонок Всеволод.

– Ой, Лодя, – голос у мамы плаксивый. – Где ты опять? Обедать придешь? – И, не дожидаясь ответа, сообщила: – Звонил Кадим Алиевич, предупредил, что, по его ощущениям, ты собираешься бросать занятия. Это что еще за новости? Что за трагедия – в поездку не взяли? Ты это прекрати. Слышишь меня? Хватит выдумывать!

– Мама! Кадиму Алиевичу это только показалось, – пробормотал Всеволод поверх маминого возмущенного голоса. – Я позвоню ему, и мы обо всем договоримся.

– Ты должен думать о будущем! – не слышала его мама. – Я столько сил положила. Можно сказать, всю жизнь. А ты такой неблагодарный! Даже не думай бросать музыку, слышишь?

Всеволод вспомнил, как неудачно однажды подхватил коробку шахмат и как фигурки разлетелись по полу, звонко подпрыгивая. И никакой закономерности.

– Эй! Куда! – вопила вылетевшая на крыльцо рыжая. – А Сидоров?

– В школе поищи! – крикнул в ответ Всеволод.

– Он не ходит.