Эдуард Веркин - Герда

Часов в семь пришла мама, постояла под дверью, послушала – дышу ли? Я дышала некоторое время погромче, потом накрылась пледом. Но она все равно заглянула.

– Спишь? – спросила.

– Сплю, – ответила я.

– Понятно.

Она села на подлокотник кресла. Ладно, если им уж так хочется…

– Зачем ты это сделала? – спросила я.

– Что? – Мама поглядела на меня совершенно невинно.

– Зачем ты ей позвонила?

– Кому?

– Саше.

Мама тут же стала смотреть в сторону.

– Ты же ей позвонила, – сказала я. – И сказала…

– Ничего такого я ей не сказала, – перебила мама. – Просто поговорили. О том, что будет лучше для всех.

– И что же будет лучше для всех? – спросила я.

– Ну… – Мама улыбнулась. – Это же понятно. Наш Гоша простоватый мальчик, он далеко не все понимает и далеко не во все верит. Или не хочет верить. Гошей легко воспользоваться…

– И что? – перебила я в ответ. – Понятно, что Сашка с ним не просто так дружила, но это ведь не отменяет…

Мама приложила палец к губам.

– Не знаю. – Мама помотала головой. – Не знаю, планировалось ли это изначально или так уж подвернулось, но то, что произошло… Это, согласись, попахивает. Ты понимаешь, зачем он там оказался? На этом видео с головами?

Мама глядела на меня с прищуром.

Я понимала. Зачем Гоша оказался на видео с головами.

В качестве свидетеля.

Сын подруги сестры мэра раскрывает махинации городского начальства. Катастрофа. Ведь Гоша еще и очень честный мальчик, его так воспитывали. На лучших примерах. И если что, он не будет лгать. Планировала ли это Саша с самого начала?

– Ну и что? – спросила я. – Разве они туда эти головы сами подбросили? Сашка и булатовцы? Нет, не подбрасывали. Так что…

– Цель оправдывает средства?

– Иногда и оправдывает, – сказала я. – Смотря какие цели и какие средства.

– Много людей пострадало, – возразила мама.

– А зачем они воровали? – спросила я невинным голосом.

– Я, кажется, ошибалась. – Мама глядела на меня как-то… по-другому.

По-взрослому.

– Вы с Гошей все-таки непохожи, – сказала она. – Кажется, совсем. Впрочем…

Она чихнула.

– Тот, кто идет по головам, не может рассчитывать на оправдание, – сказала мама. – Какие бы цели у него ни были.

– А ты никогда? – спросила я. – Ну, никогда по головам не ходила?

– Нет, – ответила мама. – Никогда.

Думаю, это правда. Скорее всего, правда. Наверняка правда. Легко и сладостно вершить добро чистыми руками.

– Ладно. Это разговор… Для другого времени. На «Маску» не передумала?

– Спрошу у доктора, пусть посоветует.

Мама смотрела на меня почти минуту. Стараясь, видимо, понять, трудно меня понять в месяц лугов.

А я молчала.

– Доктор – это, конечно, интересно…

– И очень удобно, – добавила я. – Очень.

– Чем же? – поинтересовалась мама вкрадчиво .

А я не ответила. Пусть тоже думает. Переживает. А я погляжу.

– Про «Маску» я буду думать, – сказала я. – И еще про многое буду думать.

– Хорошо. Иногда это полезно.

– А то.

Мама поправила плед и удалилась, прикрыла дверь осторожно, не хлопая.

Потом, уже ближе к вечеру, был и папа, он под дверью не стоял, проходил пару раз мимо, прислушиваясь на ходу. Пришлось читать вслух стихи, так, подвернулись.

Потом стемнело, и стал ветер.

Он поднял из берлог сумерки, мгла продавила границу и стала затапливать сад, я села возле окна, одна. Нет, это было все-таки море, этим вечером оно решило взять свое, берег сдался. За туманом явилась вода, подкралась к дому и поднялась почти до окна, все равно одна, так что можно было опустить руку и попробовать. Точно море, вода оказалась соленой и холодной, пальцев коснулись водоросли, гладкие и длинные, как змеи, сгубившие Трою, морская звезда тронула ладонь лучами, рыбы, я видела их, они молчали. Я смотрела на воду. Все было так, как хотелось мне. Там покачивались обломки испанских каравелл и вулканическая пемза, птицы с компасами вместо глаз, еще пирамиды на дне, льдины со странными знаками, написанными кровью, подводная лодка, забытая, но живая, ее сердце не остынет еще сто лет, или дольше, пока не отступит свет, пока тетка не пройдет мимо окон трамвая. Цель, конечно, недостижима, даже выбора нет, даже выхода нет. Львы все равно сожрут Эльдорадо. Ветер, сумрак, призраки фонарей. Так отныне будет всегда, я знаю, так будет всегда, я и борей.

Потом пришла Герда, глаза ее полыхали реликтовым льдом, а я все думала.

Про материнскую любовь.

Про цель и средства.

Про то, как удобно иметь персонального доктора. Невзирая на звезды и ночь.

Герда молчала. Она со мной больше не разговаривает.

Сосна за окном мотается, скребет ветками о стену, тревожно стучит шишками, мне это нравится. Как будто кто-то хочет к нам пробраться. Но ему не пробраться, это тоже мне нравится.

В эту субботу я просыпаюсь раньше. То есть, наверное, даже не раньше, а вообще ночью. Лежу, слушаю, дождь, или снег, или ветер, ветер лучше всего – под крышей щель, в щели свисток – стоит подняться ветру, как он начинает негромко поскуливать. Но только если ветер с севера, я это давно заметил. Северный свисток. Редкий, в месяц он поет раза два от силы, в эти ночи я представляю себя где-нибудь в Антарктиде. Или в постапокалипсисе, мир вымерз, остался один я, сижу у печки, питаюсь горячим шоколадом и не думаю, что делать дальше.

Сегодня северный свистел. Это хорошо, с пятницы на субботу я сплю особенно плохо, лежать в тишине скучно, лучше, когда воет.

Так и лежу; то сосна скребет, то в балках воет. Раньше люди думали бы, что это баньши на крыше завелась, сейчас все скучнее. Мать еще. Курит. Почти каждую ночь. На крыльце.

Отец знает. Я знаю, что он знает.

Курит. Много, безжалостно. До утра.

Часов в семь я начинаю собирать рюкзак.

Рюкзак – это чтобы было меньше вопросов. Мне как активисту экологического кружка положен рюкзак. Лопатка. Котелок.

Они будут ждать тебя. Там.

У ручьев, где дремлют ивы.

У ручьев, где дремлют ивы, где всегда весна. В последнее время у меня в голове это так и вертится, «у ручьев, где плачут ивы», пристало, прилипло. Мне кажется, она это не сама придумала, прочитала где-то. Где-то я это уже слышал. Наверное, по телевизору, в программе «Стих и я». Кто-то читал вслух, с выражением. То ли заикатые и губастые современные поэты с развязанными шнурками, то ли перхотистые классики, то ли женщина-стихотворица, нервная, с трудной судьбой и лисьим носом. Красиво читали. И стихотворение простое, я его, конечно, не запомнил в рифму, только по смыслу. В стране ручьев, тенистых логов, где рыщут стаи бандерлогов…

Иногда хочется хлопнуть себя по лицу. Иногда я это делаю. Немного помогает.