Ури Орлев - Остров на птичьей улице

Если бы я захотел спуститься вниз, можно было не волноваться из-за следов. Во дворе их было теперь полно. Но я не решался. Несмотря на то, что мои ноги гудели от желания пройтись, чуть-чуть побегать.

Прошло Рождество и наступил новый год. Всю ночь я слышал звуки музыки из клуба напротив. Стася мне рассказала, что это клуб, где развлекаются немцы и полицейские. Ведь после комендантского часа только они могли позволить себе ходить по улицам. Люди без конца входили и выходили. Каждый раз, когда раскрывалась дверь и свет освещал улицу, я видел тех, кто сидел за столиками, и тех, кто входил или выходил. Например, расфуфыренных женщин с меховыми накидками. В начале двенадцатого там раскрыли двери и погасили свет. Когда же часы той тетки, помешанной на чистоте, вместе с церковными часами пробили полночь, в клубе вспыхнуло буйное веселье. Зажегся свет, и двери закрыли. Жаль. Начался новый год. Тысяча девятьсот сорок четвертый. Может, в этом году кончится война. Все, конечно, этого хотят. Даже немцы. Только они бы хотели, чтобы она закончилась иначе.

Той же ночью, после полуночи, на развалинах послышались чьи-то тяжелые шаги. Как будто кто-то хотел привлечь к себе внимание. Я подполз к краю.

Человек внизу зажег фонарь и стал высвечивать развалины, как будто искал, не скрывается ли здесь кто-нибудь. Потом осветил фонарем свое лицо. Это был пан Болек.

— Алекс? — тихо позвал он.

— Я здесь, — прошептал я.

— Я пришел забрать тебя к нам.

— Нет, я не могу, — ответил я с замиранием сердца.

— Ты больше не можешь здесь оставаться, упрямец.

Я не ответил.

— Я принес тебе пакет. Сбрось веревку. И не забудь про металлический прут.

Я сбросил веревку и поднял пакет. Какие же вкусные вещи там были! Я дал всего понемножку Снежку. Мы с ним отпраздновали новый год. Пан Болек рисковал, придя сюда после комендантского часа. А может, он нарочно выбрал эту ночь, когда немцы и полицейские напьются допьяна. И не будут так тщательно следить за соблюдением порядка.

Был у меня и еще один гость. Из своего шкафа я услышал снизу детские голоса и неожиданно для себя узнал голос Стаси. Она громко кричала, чего обычно не делала. «Это чтобы я ее услышал», — подумал я. Но она задумала что-то другое.

Когда стемнело, дети ушли, и я решился подползти к краю пола и посмотреть вниз. Она все еще была там. Смотрела то в сторону ворот, то наверх. Она увидела меня.

— Мы уезжаем в деревню, — прошептала она. — Прощай, Алекс!

— Когда?

— Завтра утром.

— Поднимись ко мне.

— Нас поймают…

Я сбросил ей лестницу. Будь что будет. Она поднялась наверх. Очень медленно, — я уже забыл, что вначале тоже не мог быстро взбегать наверх. Нам повезло. Только я поднял лестницу и пригласил ее войти, внизу послышались голоса. Это были парни, которые пришли покурить. Я потихоньку закрыл за нами дверь. Ее петли были очень хорошо смазаны.

Я не зажег свечу. Только фонарь, чтобы она разглядела мое убежище. Вентиляционное окно. Она посмотрела в него, чтобы увидеть, как я смотрел на нее. Она протянула мне письмо. Хотела оставить его внизу. Без числа. Без имени. Принесла мне вторую половину бинокля.

— Нет, — прошептал я, — возьми себе на память.

Она волновалась. Ее мать не знала, что она вышла на улицу.

— До комендантского часа они испарятся, — прошептал я.

Я хотел показать ей Снежка. Но она пришла в ужас от одной этой мысли. Я чуть было не рассмеялся во весь голос. Забыл, что многие девочки боятся мышей.

— Но он совсем белый, — прошептал я.

— Нет, нет, — волновалась она.

— Кого ты больше боишься — немца или мышонка?

Я почувствовал, что она улыбается.

Тогда я показал Снежка. Она посмотрела, и ничего не случилось.

— У него глазки, как пуговки, — сказала она.

— Ты считаешь, что он красивый? — прошептал я.

— Красивый? Пожалуй, только вот этот длинный хвост…

Ладно, я закрыл коробку.

— Куда вы едете?

— У мамы есть подруга в деревне. Мы едем к ней.

— Где это?

Она не знала. Мама не сказала ей адрес.

— Как я найду тебя после войны?

Мы стали придумывать, как найти друг друга. Подумали, может, стоит каждому из нас написать английскому королю. После войны там обязательно будет король, даже если дворец разрушат бомбой. Может быть, он уже разрушен. Но этот план показался нам глупым. Королю не очень-то пристало заниматься такими делами. А может, обратимся в Красный Крест. К примеру, в Швейцарии. А если немцы захватят Швейцарию, то в Красный Крест в Австралии. Туда они не дойдут. Ведь они уже сейчас терпят поражение. Мы решили остановиться на Красном Кресте. А на всякий случай договорились еще встретиться здесь, около этого дома, в первую новогоднюю ночь после войны.

Ребята снизу ушли. Мы потихоньку вышли из шкафа. Я поцеловал ее и сказал, что я ее люблю, и она заплакала.

Я спустил лестницу. В темноте она чуть не упала. Я велел ей считать. В лестнице было тринадцать ступенек. Счастливое число. Возможно, теперь это число и у нее будет счастливым. В конце концов она благополучно спустилась вниз.

Утром я видел телегу, которая увозила ее и ее мать. Она знала, что я смотрю на нее. Когда телега тронулась, она замахала мне рукой. Я был поражен. Ее мать тоже мне махала. Может, они прощались с кем-то другим? Нет, они смотрели прямо на меня. Как видно, вернувшись вчера незадолго до комендантского часа, она была вынуждена рассказать матери всю правду.

Я не открывал вентиляционное окно весь день. Не хотел видеть, кто занял их квартиру. На следующий день, когда я его открыл, увидел, что их квартира пуста.

Было очень странно смотреть на улицу, через которую проходила граница, разделявшая два мира. От стены не осталось и следа. Рельсы, закрытые раньше стеной, были освобождены, и по ним снова стали ходить трамваи. Как будто здесь никогда не было гетто. Как будто здесь никогда не жили другие люди.

Примерно через две недели после того, как Стася и ее мать уехали, была снежная буря. Вернее, настоящий буран. Сначала весь день шел снег. Я поднялся наверх и начал сбрасывать его вниз. Потом задули сильные ветры. Я думал, что совсем замерзну в своем шкафу. Я взял подушки и пуховое одеяло и заложил ими тонкие дверцы. Ни на минуту не гасил примус. Теперь у меня был новый патент. Я накалял на примусе кирпичи. Каждый раз, когда кирпич был горячим, я откладывал его в сторону и нагревал следующий. Как будто у меня была печь. Не было никакого сомнения: керосина не хватит до конца зимы. Но пока я не хотел закоченеть от холода.

Ту ночь и весь следующий день я не выходил во двор, хотя очень волновался за верхний пол. Просто было слишком холодно. Снег продолжал идти и на третью ночь. Утром я вдруг услышал сильный грохот, и все вокруг задрожало. И снова такой же звук, сопровождаемый звуком осыпавшихся кирпичей. Понемногу все затихло. Шкаф, в котором я сидел, остался на месте. Я подготовился к тому, что меня ждут неприятности. Попробовал открыть дверцы.