Наум Ним - Господи, сделай так…

Знать бы в ту пору, каких успехов добьется здравоохранение по защите меня от моих облегчающих астматическое удушье препаратов, я бы закупил тех астматольных пачек на всю оставшуюся жизнь, потому что наполнены они были чистой коноплей.

Вот этим “Астматолом” мы и накурились в хлам теплым весенним днем под сопровождение необыкновенно мелодичного звона сосновых стволов, прогреваемых робким еще солнцем. А потом догнались теофедрином и подкурили опять…

— Помнишь, как нас торкануло тем “Астматолом”? — продолжал я лечить Мешка. — Вот с него у нас и пошли глюки… И у тебя тоже… А в твоих глюках тебе и померещился Божий посланник, но на самом деле это был я — мне стукнуло в голову тебя там разыграть. — Я покосился на Мешка, не зная, как тот отреагирует на открывшуюся ему правду.

— Вядомае дело — ты, — спокойно признал Мешок. — Ты что думал, что я тебя не узнаю? Я сразу понял, что именно через тебя было решено передать мне это поручение. А как еще, по-твоему, могли мне его передать? Явлением архангела в громе и свете? Да всех, кто только б увидел это явление, тут же отправили бы на дурку до скончания дней. На земле происходят только те события, которые сами люди и представляют возможными. Сильными желаниями мы можем менять их более вероятную череду и вызвать вперед событие очень маловероятное, изменяя этим много-много следствий, в которых (или в одном из которых) и будет исполняться наше желание. Но никто — пусть даже самый могущественный из таких вот Божьих служителей — не может вызвать совсем невероятное событие… Мы сами сделали таким этот Божий мир — так мы его представляем, и такой он у нас получается…

— Ну ты непрошибаемый, — развел я руками. — Пойми, Мешок: ничего я не передавал — я дурачился, чтобы разыграть тебя.

— И ты, торкнутый дурью почти до беспамятства, ты смог внятно мне объяснить, как человек своими желаниями должен менять мир? В том нашем козявочном возрасте и в таком же разуме ты говорил про добро и справедливость? Про то, что никогда и ничего — для себя и под себя? Ты все это там, в бору, понимал? Да ты этого и сейчас понимать не хочешь, а уж тогда… — Мешок махнул рукой. — Просвети себя честно и дотумкаешь, что это Бог говорил со мной через тебя… Может, потому, что ты один был — с избранного народа, а может, и потому, что Тимке, например, я бы точно не поверил, а Сереге в голову бы не пришло такое изображать, и хоть проси его сам Бог — Серега и ему бы все наперекор… В общем, кроме как через тебя — и никак… Вот к тебе теперь все и вернулось.

— Мешок, а ведь твое сумасшествие уже пугает…

— А ты не пугайся — ты подумай… Допусти хотя бы мою правоту в виде гипотезы, и все в твоем мире станет на свои места… Ну согласись, что не мог ты там все это своей головой придумать…

— А ты все это там своей головой сразу же и просек? — разозлился я. — Просек и попер переделывать мир?..

— Просек не сразу. — Мешок говорил тихо-тихо. — Долго думал… вспоминал… проверял…

— Тогда получается, что вот эту всю срань на месте прежней нашей красоты, — я махнул головой на свалку, — уже ты сам напридумывал… своей умной головой… У самого-то за домашней оградой все цветет, как в райском саду, а отойди подальше — и нате вам…

— В этом, — бледный Мешок кивнул на мусорные залежи, — ты прав: это одна моя вина… Если живешь не по-правильному, то все мусором и получается… А когда тебе еще дана и сила на правильное, а ты все равно… — Мешок развел дрожащими руками. — Ведь знал, что нельзя ничего для себя хотеть и просить, а просил… вымаливал… И за детишек, и за Нину, за бабку, за Серегу с Тимкой, за те… В общем, не понимал и сейчас не понимаю, как можно не попробовать отмолить, если беда вдруг… А нельзя… Чувствую, что в этом какой-то главный смысл — ничего не просить для себя, иначе, даже и вырастив свой роскошный сад, вырастишь и гиблую поруху за его оградой… Может быть, и сам Бог не должен ничего — для себя. Наверное, поэтому Он и не мог спасти Своего Сына… А мы…

На какое-то неудержимое мгновение все изменилось. Может, ветер шевельнул ветвями вверху и солнце по-другому осветило прислонившегося к дереву Мешка, или мой на него взгляд изменил направление, и я краткой вспышкой увидел, что он вовсе не болен, а просто придавлен свалившейся на него тяжеленной ношей, и ноша эта не выдумана им, а самая что ни на есть реальная, потому что мир так и устроен, как это видит Мешок… Я снова взглянул на него, но все уже было попрежнему. Я покрутился, пытаясь повторить тот свой взгляд и наново увидать им все вокруг, однако ничего не получалось…

Давным-давно в моих детских болезнях матушка всегда перебиралась на мою кушетку, а меня устраивала хворать на своей кровати под огромным — до потолка — ворсистым ковром, в центре которого на темном фоне полыхали красно-желтым костром жирные розы, и они же петляли по краю ковра в запутанном сплошном орнаменте. Если с правильной позиции внимательно присмотреться в те узоры, то можно было в них найти спрятавшихся за цветочными зарослями мушкетеров, и притаившегося в засаде длинноносого Рошфора, и высокомерного Ришилье в красной кардинальской ермолке. Беда в том, что сами мушкетеры своих заклятых врагов не замечали. Сейчас на свету никакая особая опасность им не грозила, но в темени ночи, когда я опять буду раздавлен удушьем, так что не смогу ни крикнуть им туда, ни даже слова вымолвить, — тогда их могут застать врасплох.

— Они же будут беззащитными, — объяснял я друзьям, пришедшим меня навестить. — Атос вон — даже и не одет…

— Не боись, — успокаивал Серега, — они и голые все равно всегда со шпагами. Отобьются…

— А че это они в кусты залезли? — спрашивал Тимка, уплетая пирожки, которые Клавдяванна отправила мне гостинцем. — Ты присмотрись-ка — кто там еще с ними в кустах?

— Ничего не вижу, — расстраивался Мешок, ерзая на стуле и пытаясь увидеть то, что так ясно видел я…

— Ты что — ногу отсидел? — Мешок с недоумением наблюдал, как я ерзаю в поисках секундно мелькнувшего ракурса. — Ладно, пойдем ко двору… После договорим.

— Мешок, а что бы ты попросил для себя? — Я поймал его удивленный взгляд и пояснил: — Если бы можно было… Но — для себя лично. Не для Нины и не для детей — только себе… Чего ты хочешь себе?

— Наверное, стать умнее… — отозвался Мешок после долгой паузы. — Очень много на свете всего, что хотелось бы понимать: клетка, геном, пульсары — умучишься перечислять… Был бы умней — тогда бы успел еще много в чем разобраться…

Никого больше не знаю, кто хотел бы стать умнее. Богаче, здоровей, больше, выше, сильней — в чем только не ощущают люди нехватку, но ума хватает каждому.

— А ведь тебе сколько ни дай — ты еще попросишь, — засмеялся я. — Помнишь, ты уже как-то просил?