Константин Сергиенко - Дни поздней осени

Ужасно мне нравится «Пан». Это роман о возвышенной и одновременно несчастливой любви. Неужели так бывает? Любовь между лейтенантом Гланом и Эдвардой похожа на противоборство. Я бы не могла, как Эдварда. Когда она убеждается, что Глан ее любит, делает шаг назад. Но если, напротив, уходит Глан, Эдварда бросается к нему в объятия. Тут уж Глан ее отвергает. Они просто замучили друг друга. Так и расстались, любя и страдая.

У меня с Алексеем был разговор.

Спросила его, понравился ли тогда концерт. А он ответил:

— Я оказался там совершенно случайно.

— Мне так и показалось.

— Что показалось?

— Вы смотрели на всех удивленно.

— Как! Вы меня заметили?

Пришлось признаться.

— Да, я смотрел на всех удивленно. В тот вечер я не собирался в консерваторию. Это странный случай. Бродил по старым улочкам и вышел к Никитским воротам. Подходит ко мне человек и говорит: «Для вас оставлен билет». Я отвечаю: «Это ошибка». Тот возражает: «Нет, не ошибка». Сунул мне в руку билет и ушел. Я увидел, что билет в консерваторию. Решил подойти и кому-то отдать, наверняка найдутся желающие. Народу у консерватории было много. Но, представьте, никто не взял у меня билет. Их смущало, что я отказывался от денег. Но ведь и мне он достался бесплатно.

— Странно, — сказала я. — Билет на Шостаковича!

— Загадка. Вот я и решил пойти. Нечасто бываешь в консерватории. Но там меня подстерегали такие нелепости! Я решил, что схожу с ума.

Я спросила, какие нелепости. Лицо его пылало. Я Потрогала лоб — горячий. Опять начинался жар.

— Какие! — сказал он. — Вы еще спрашиваете. Там ведь сам Шостакович был?

— Да, Шостакович.

Он откинулся на диван:

— Меня снова дрожь колотит, и в голове смещенье.

— Я вас укрою, — сказала я.

— Сам Шостакович...

— Вам не понравилось?

— Так Шостакович же умер!

Я укрыла его пледом, а он все дрожал.

— Ты говоришь, Шостакович, — бормотал он, — я помню, ты ходила на Шостаковича, но это было давно. Ты любишь музыку. Ты играла Шопена и Баха, ты могла хорошо играть. Ты многое могла, но ничего не сумела. А Шостакович умер. Но мы с тобой живы, мы-то живы...

И он забылся. Еще посидела немного и собралась домой. Белье, между прочим, так и лежит на кресле. Он его не заметил. Ужасно рассеянный.

Решила учить голландский. Дедушка мне подсказал. Английский и французский многие знают, а вот голландский редкость. Дедушка обещал педагога, а пока смотрела учебник. Голландский язык кажется мне чем-то средним между английским и немецким. Посмотрим. Сейчас уже ночь, и хочется спать.

Аня вчера перед сном устроила сцену. Пришла и расплакалась.

— Ты меня забыла, не любишь меня, совсем со мной не разговариваешь!

Я успокаивала как могла.

— Ты все время уходишь, все время уходишь. Я знаю, ты с Димой встречаешься.

Я, конечно, возражала.

— Поклянись!

Пришлось поклясться. Эта сцена меня расстроила. Почувствовала, что между мной и домашними назревает взрыв. Он был всегда, но условный. Я таила свои мысли, никому не рассказывала, куда уносит меня воображение. Теперь же не только мысли, появилось нечто реальное. Ох, если бы они узнали, что я навещаю взрослого мужчину, забочусь о нем, таскаю белье! В конце концов, ничего дурного не делаю, но разве они поймут? Помню, в конце весны я опаздывала на день рождения к Оле Мещеряковой и заикнулась насчет такси. Как они возмутились! «В твои годы ездить в такси одной!»

Больше всего меня огорчает, что я отталкиваю Аню. С другой стороны, что рассказать? Как все это представить? Ведь я сама пока мало что понимаю. Здесь Аня только бы помешала. Нет, нет, Черная дача моя!

Прекрасная идея меня посетила. Объявила всем, что буду ходить «на этюды». Сослалась на Эмиля Золя. В молодости он брал записную книжку, карандаш и шел в город. Замечал типы людей на улицах, подсматривал сценки и тут же описывал как бы с натуры. Это называлось ходить «на этюды». Этюды Золя пригодились, многие вошли в романы без изменений.

Домашние одобрили мою затею. Дедушка был доволен, а тетя Туся шепнула маме:

— Критика всегда идет на пользу.

Нашла солидную записную книжку, вооружилась ручкой и отправилась на улицу. Домашние провожали меня как в плаванье. На крыльцо высыпали, лица довольные. Еще бы! Маша занялась делом, да еще по своей инициативе. Эх!

Разумеется, я все это придумала, чтобы чаще бывать у Алексея. Коварное создание!

Что-то мешало мне сразу отправиться на Черную дачу. Внутреннее неудобство, стыд, что обманываю своих. Решила хоть какой-то «этюд» сотворить. Отправилась к речке. Денек сегодня пасмурный, довольно прохладный. Дошла до омута, забралась на склонившуюся к воде ветлу и тут записала:

«Омут глубокий, тяжелый. Над ним становишься тоже тяжелой. Хочется камнем упасть вниз. Сорвался лист, сел на воду и застыл. Серый прохладный день».

Вот и весь этюд. Что-то японское. Больше ничего не могла придумать.

По дороге домой зашла к Алексею. Ему лучше. Он сидел за столом и писал.

— Вот решил поработать.

— А что вы пишете?

— Я, Маша, задумал книгу.

— Вы писатель? — удивилась я.

Он усмехнулся, пожал плечами.

— А про что будет книга?

— Пока я знаю только название. «Дни поздней осени». Помните, у Пушкина: «Дни поздней осени бранят обыкновенно...» ?

Еще бы не помнить! Только недавно твердила.

— Про что книга? — Он задумался. — Наверное, про расставанье. Каждому с кем-то приходится расставаться. Я очень люблю Пушкина, поэтому и решил так назвать.

— Наверное, это будет невеселая книга, — сказала я.

— Мне хочется написать хорошую книгу. Гораздо лучше тех, что писал раньше.

— Значит, у вас были книги?

— Да так... Но я не решился бы назвать себя писателем. Писатель — это очень серьезно.

— А нельзя почитать ваши книги? — спросила я.

— Нет, нет. Они недостойны того. Если эта книга получится, буду вслух вам читать понемножку.

Я собралась уходить.

— Огромное спасибо за простыни, Маша. Когда-нибудь отплачу за вашу заботу.

Я, кажется, покраснела.

Итак, он писатель! Я постеснялась спросить, вышли его книги или нет. В конце концов, какое это имеет значение? Если человек пишет, значит, он писатель. Хотя, впрочем... Папин знакомый по фамилии Карабанов целый роман написал и за другой принялся. Всем читает, слушать его ужасно скучно. Значит, Карабанов не писатель. Интересно узнать, как пишет Алексей. Ужасно мне любопытно. Если как Карабанов, я буду разочарована.

Какое все-таки совпадение. «Дни поздней осени»! Строчка, которая меня заворожила. Книга про расставанье. Не может быть, чтобы это вышло плохо. Я почему-то верю в него.

И вот сейчас захотелось увидеть Диму. Совсем о нем позабыла, так нельзя. Разыщу завтра и попрошу почитать стихи.