Константин Сергиенко - Дни поздней осени

Мама пыталась завести со мной разговор:

— Маша, что творится с тобой? Ты сама не своя. Быть может, что-то случилось?

Я уверяла ее: ничего, ничего не случилось.

— Ты изменилась, даже глаза стали другие.

— Взрослею, — ответила я.

Мама только вздохнула.

Я теперь живу как за стеклянной перегородкой. Там прежние люди ходят и прежнее говорят, но хуже видно и слышно. Интерес к Диме у меня пригас. Встречаюсь, перебрасываюсь фразами, но это уже не то. Странно, странно! Как все меняется. Дима, по-моему, переживает. В их семье хорошие новости. Диминого отца берут на работу, он будет вести семинар в группе искусствоведения. Все дедушка устроил.

Перед сном все думала, размышляла. Что происходит? Я села в поезд, который со страшной скоростью мчится от родных мест. Уже отчий дом скрылся, знакомая опушка мелькнула, а впереди чужие места. Ах, если бы я могла кому-то открыться! Ане, к примеру, или маме. В книгах только и читаешь, как дочка припадает к материнской груди с признанием, а та ее утешает. Увы! В моем случае это невозможно. Накопилось так много тайного, что открыть его — значит обрушить на головы бедных родственников Ниагарский водопад. Мне не с кем советоваться. Да и о чем? Со мной произошло то, что меняет жизнь человека. Но все это нужно скрывать. Как тяжело! Что дальше-то будет? Я выхода никакого не вижу. Живу с ощущением, что разразится скандал и вся моя жизнь полетит кувырком. Но я ко всему готова.

Кошмарный Синекрылов объявился. Такое впечатление, что меня преследует.

Пошла в магазин, а он навстречу, руки в карманы засунул. Я поздоровалась, спрашиваю:

— Ты к кому приехал?

Он отвечает нагло:

— Парле ву франсе?

Я пошла себе дальше. Он за мной.

— Рука-то прошла? — спрашиваю.

— Все пройдет, как с белых яблонь дым, — ответствовал вздорный юноша.

— По-человечески говорить умеешь?

— Это по-английски?

Я потом Аню спросила, откуда он мог появиться в поселке. Но Аня не знала. Как я изменилась за этот месяц! В другое время узнать, что твое имя вырезали на руке, было бы для меня целым событием. Теперь это всего лишь малоприятное происшествие.

Сегодня воскресный день, полный сбор за обедом. Чувствовала косые взгляды, некоторую часть вздохов пришлось записать на свой счет. Только папа ничего не замечает. Он вздумал поспорить с дедушкой о теориях какого-то канадского профессора и так увлекся, что разбил тарелку. Папа совершенно не умеет спорить, истину ему проще выяснить в рукопашной. Дедушка, напротив, галантен и сдержан. С нами обедал и Костычев-старший. Он все молчал, молчал, а потом не выдержал и поддержал папу. Причем говорил убедительно, и мне показалось, что доводы дедушки выглядят не слишком весомо. Мама, между прочим, смотрела на Костычева с восторгом, глаза ее блестели. Интересные пироги!

После обеда пошли гулять. Дедушка внезапно спросил, не передумала ли я поступать на истфак. Я, разумеется, сделал удивленные глаза.

— Но ты занимаешься недостаточно, — сказал дедушка.

Заверила, что с осени буду заниматься больше.

— А как же твои «этюды»?

— Потихоньку, — ответила я.

У меня, кстати, мелькнула мысль — взять и показать им «Холодные ночи августа», пусть успокоятся. Только изменить немного. На что не пойдешь с отчаяния!

Скоро в школу! В конце лета я обычно скучаю по школе, но теперь думаю о ней с каким-то недоумением. Не покидает ощущение, что, как только войду в школьную дверь, все кончится. Это лето ненастоящее, призрачное. Я счастлива, но иной раз защемит в труди и ясно пойму, что счастье так мимолетно. Оно словно падающая звезда. Вспыхнет на мгновение, черкнет небеса и растает.

Дни как в угаре. Даже в записях сбиваюсь, пишу все подряд. Вчера думала, что среда, но это был вторник. Все перепуталось в голове. И немножко перепуталось в природе. Кактус «декабрист» в дедушкиной комнате выпустил огромный нежно-розовый цветок, хотя он цветет в декабре, за что так и прозван.

Эта неделя серебряная . Смотри, даже на яблоках серебристый налет. Лунный свет особенно серебряный, и звезды сделаны из серебра. Если ты выйдешь ночью и скажешь что-нибудь в глубину сада, отзвук будет мерцающий, серебристый. В голосе твоем есть серебро, особенно когда смеешься. У тебя нежный и мелодичный смех, тебе так к лицу улыбка. На эту неделю тебе пошли бы серебряные туфельки и платье серого перламутра. И отношения у нас серебряные, не раскаленные до страстей. Эта неделя серебряная .

Но будет еще золотая . До нее не так много времени. Сначала золото проникнет в природу. Луна потеряет свой ясный свет и превратится в золотой доспех кондотьера. Потом и лес вспомнит, что он не так уж беден. Воздух перестанет быть легким и чистым, в нем появится запах утраты, небо пронижут желтые дымы костров. И у нас будет золотая неделя. Каждый взгляд, каждый вздох, каждое слово прибавят в цене и весе. В твоем смехе появится густой золотой осадок. Ты будешь дарить мне янтарные яблоки, твои движения станут медленными, томными, и ты наденешь шафрановое платье. Я буду любить тебя сильно, еще сильней оттого, что в конце золотой недели ты сделаешь мне прощальный знак и начнется неделя медная , пора засыпания природы, пора засыпания чувств. И будет еще неделя платины , серые мерзлые дни, когда все самое дорогое выглядит серым, спит под слоем снегов, и даже рука, касаясь руки, думает, что это просто ледышка...

Он говорит:

— Моя беда в том, что я всегда живу тем, что еще не случилось. Мое сознание продлено на целые годы вперед. Читала «Шахматную новеллу» Цвейга? Там описан гениальный шахматист, который мыслит настолько быстро, что опережает игру и делает ходы «из будущего», не те, которые следует, и потому проигрывает. Я похож на того шахматиста, конечно, не гениальностью, а тем, что загодя переживаю еще не свершившееся. Настоящее существует для меня как бы со сноской, с печальным примечанием, что оно пройдет.