Array Array - Марина

— Да ради бога, — добродушно отмахнулась Таня. Мне нравится ее добродушие по отношению к Аньке. Не стоит на нее злиться. У этой дурочки почему–то застряло в башке, что она влюблена в меня, а раз уж влюблена, то должна ревновать, и вот она разыгрывает и любовь и ревность одновременно, хотя не испытывает ничего.

Вообще, в смысле чувств, меня эта семейка настораживает. И Анна, и Вася Михалыч. С этим у них как–то туговато. То ли слишком хорошо воспитаны, чтоб эти чувства проявлять, то ли слишком умны, чтобы чувствовать.

Все уже сидели за столом: почти весь курс во главе с Мастером и Машей Яковлевной. Пили за именинницу, не уточняя ее возраста. Анька выламывалась, как могла.

— Витя! — кричала она мне через весь стол и несла такую чепуху, которая могла бы обидеть Таню, если б Таня была чуть поглупей. Сыпались какие–то воспоминания о первом поцелуе, которого я не помнил начисто, потому что его не было, потом припоминалось какое–то письмо, которое она мне якобы послала, а я будто всем про него разболтал, и так далее. В общем, плелась интрига, суть которой была мне ясна — Анька хотела внушить всем мысль, будто она действительно м о г л а иметь со мной какие–то» романтические дела, потому что она мне ровесница. Ведь все знают, что этой морковке стукнуло сегодня семнадцать лет, но все равно будет стоять на своем — доказывать, что больше, хоть ты тресни. Я, подыгрывая, соглашался. Но тут кстати разговор переключился на занятия, опять начали обсуждать наш с Маринкой рассказ.

— Ах, они оба такие тонкие! — вещала Анька. — Они оба такие рефлекторные, сплошная душа, сплошной нерв. А если у человека сплошная душа вместо тела, то она спокойно может напялить синюю юбку, красную кофту и бирюзовые чулки…

Ну, ясно. Маринка выпала из круга близких подруг, потому что Анька убеждена, что та счастлива. Она не может терпеть рядом человека, который обошелся без нее. Ни утешать в несчастьях, ни кормить, ни покровительствовать. Но я напомню ей ее слова завтра. То–то повертится.

Таня будто услышала мои мысли:

— Аня, брось, — сказала она, — завтра тебе будет неловко. Я знаю, ты просто не думаешь, что говоришь.

— Пардон, — сказала Анька, — я забыла, что вы так дружны нынче.

— Игорь, нам пора домой, — громко, на зрителя, сказала Ксанка.

— Еще не вечер, — смущенно встрял Вася Михалыч убитый Анькиными разглагольствованиями.

— Ну, полчаса… — уступила ему, впрочем неохотно, Ксанка.

Анна немножко унялась. А я почему–то вдруг перестал слышать, будто уши заложило, прикрыл глаза — все плыло.

— Витюшка, сынок, что с тобой? — вдруг раздам в ватной тишине голос моей мамы.

Кто сказал это? Губы шевелились у Тани.

— Что ты сказала?! — закричал я и услышал свой крик, разорвавший, оказывается, общую песню.

— Ты что? — улыбаясь спросила Таня.

Навру с три короба,

Пусть удивляются.

Кто провожал меня,

Кто провожал меня,

Кто провожал меня —

Их не касается.

Все вопили, и только Таня смотрела на меня серьезно и молчала.

Все окружающее я видел будто в плохом телевизоре — видимость и звук то появлялись, то исчезали.

Потом откуда–то из темноты появился Новиков, Я было решил, что это опять штучки моего воображения, тем более что явился он почему–то с Крошкой Цахес, режиссершей с четвертого курса, от которой у меня аллергия.

Так и было: Новиков с Крошкой Цахес. Ну да, ведь она тоже учится у Самого, только на режиссерском, проводит иногда репетиции вместо Самого, и мы с Новиковым бегаем в массовке под ее руководством. И она взяла его в свой отрывок, будто не нашла парня на четвертом курсе.

— Это вот Алина, — наглым каким–то, новым для него голосом представил Крошку Цахес Новиков. Алина! Застрелиться можно!

— Алина так Алина, — невежливо сказал Вася Михалыч. — Но ты–то почему пришел?

— Я на день рождения…

— А Марина?

— Марина заболела… — наглость с Новикова как ветром сдуло.

— И она там лежит одна, больная?

— Она приняла лекарство и спит…

— Я бы на твоем месте… — жестко начал Вася Михалыч, но Анька его перебила.

— Это мои гости, папа, — зло сказала она, — Стасик, садись…. Садитесь, Алина…

— Пошли отсюда, — потянула меня за рукав Таня. Не мы первые догадались уйти, в прихожей одевались

Ксана с Игорем и Лаура.

Ксана шипела, как раскаленный утюг. Я злился на Аньку — она заигралась. Любезничать с Крошкой Цахес! С этой… Я много слышал о ней от старших ребят, которые, все как один, ее побаивались. Говорят, сама Крошка Цахес боялась и уважала только Кириллову Эммочку, хоть в Эммочке нет ни особенной хитрости, ни тем более особого ума. То есть, Эммочка умна, но уж очень по–своему.

— Он потерял последний шанс, — сказала Таня на улице.

— Кто? — не понял я.

— Ваш Стасик. Он потерял последний шанс… Какой дурак, жалкий дурак… Эта страшная Алина его высосет…

— Неужели ты думаешь, что он ей нужен?

— А почему нет? Он очень интересный мальчик. Талантливый, красивый и чистый… пока. Из него можно сделать что угодно…

— Да, тут ты права. Его чистые провинциальные мозги можно заполнить чем угодно…

— Не надо так ругательски употреблять слово «провинциал». Провинциал — не тот, кто живет далеко от Москвы или Парижа. Провинциал живет вдали от самого себя. Он ищет поддержку в мнении окружающих, в лести, в словечках, в тряпках, а чего хочет сам — не знает. У него нет времени прислушаться к себе, узнать себя. А тот, кто не знает себя, не может разобраться в окружающих. Вместо того чтоб определять ценность близких людей — друзей, приятелей, учителей, девочек, — он пользуется расхожим ценником. Ценность и рыночная цена — понятия взаимоисключающие, потому что рыночная цена на человеке ставится глупцами по глупому принципу, оценивающему только внешнее. А ценность — это другое. Мне понравилась Танина мысль. Действительно, провинциал — понятие не географическое. Уж я–то это знаю.

На улице было промозгло, холодно. У Тани покраснел нос, и такая, озябшая, с красным носом, она была мне близка еще больше, потому что вообще–то ее красота меня пугала, заставляла думать, что я не стою ее, а вот когда она болела или, как сейчас, с красным носом, она была так по–женски жалка, слаба, желанна… И я забывал о разнице в шесть лет, о том, что она умнее, талантливее меня, я чувствовал себя мужчиной, ответственным за нее, и злился на ее предыдущую взрослую жизнь, которая была такой неустроенной и безнадзорной. Я знал, что Таня сильная, очень сильная, но оттого–то она была вдвойне несчастней слабеньких, но хитреньких женщин, которые добиваются своего не мытьем, так катаньем. А Таня жила честно, без передергиваний, без хитростей. Поверив мне, Таня выложила свои карты на стол: да, люблю, отдам все, ничего не оставлю про черный день, никого не предпочту, никаких тайн мадридского двора не разведу, но в ответ от тебя потребую все, что можешь дать, иначе не играю. И только мой предыдущий опыт общения со взрослыми людьми, знание их отношений помогли мне оценить Таню правильно. Все–таки нет во мне одного современного недостатка — инфантильности. И я, наверное, умею определять ценность, но не цену окружающих. Таня же для меня — бесценна.