Форрест Картер - Образование Маленького Дерева

Она сказала, что может собрать сто фунтов хлопка в день. Она сказала, что у нее есть брат, который может собрать двести фунтов, а ее мама — когда хорошо себя чувствует — может собрать триста. Она сказала, что бывали случаи, когда ее папа собирал пятьсот фунтов, если работал до самой ночи.

Она сказала, что они, между прочим, не кладут в корзины камни, как некоторые, чтобы обманом добавить вес, и всем известны своей честной дневной работой. Она сказала, что этим известна сплошь и исключительно вся ее семья.

Она спросила, сколько хлопка могу собрать я, и я ответил, что никогда не пробовал собирать хлопок. Она сказала, что это ей и так ясно, потому что всякий знает, что индейцы ленивые и работать не станут. Я взял леденец обратно. Но она сказала — после того, как я забрал леденец, — что это только потому, что мы не можем иначе; просто мы не такие, как все, и, может быть, делаем что-нибудь свое. Я опять дал ей леденец.

Была еще зима, и она сказала, что вся ее семья слушает горлицу. Всем известно, сказала она, где услышишь горлицу, туда и переедешь на следующий год.

Она сказала, что горлицу еще не слышали, но ожидают со дня на день, потому что нынешний хозяин обобрал их как вор и папа с ним поссорился, так что нужно переезжать. Она сказала, папа пришел в магазин поговорить с людьми и разузнать, не найдется ли хозяин, который захочет взять к себе хорошую семью, которая всем известна честной работой и не причиняет совершенно никаких хлопот. Она сказала, что, должно быть, в конце концов они найдут самое лучшее место, которое только можно себе представить, потому что, по словам ее папы, все кругом только и говорят, какие они хорошие работники, так что на следующий год они устроятся очень даже неплохо.

Она сказала, что когда урожай будет собран — на новом месте, куда они переедут, — ей купят куклу, а еще мама сказала, что это будет настоящая кукла из магазина, и волосы у нее будут настоящие, а глаза будут закрываться и открываться. Она сказала, что, вполне может быть, ей купят еще много чего другого, потому что они будут, можно сказать, все равно что богаты.

Я ей сказал, что у нас нет другой земли, кроме горного ущелья с кукурузным участком, и что мы, люди гор, совершенно бесполезны в таких вещах, как сбор хлопка, и на равнине от нас не будет толку. Я ей сказал, что у меня есть дайм.

Она захотела его посмотреть, но я сказал, что оставил его дома, в кувшине для фруктов. Я сказал, что не взял его с собой, потому что как-то один христианин выудил у меня целых пятьдесят центов, и глупо было бы напрашиваться на то, чтобы другой вытянул у меня в придачу еще и дайм.

Она сказала, что она христианка. Она сказала, что однажды на встрече у благодатных кущей на нее низошел Святой Дух, и теперь она спасена. Она сказала, что на ее папу с мамой Святой Дух нисходит, можно сказать, всякий раз, как они ходят на благодатные кущи, и еще сказала, что они говорят на неизвестном языке, — когда нисходит Святой Дух. Она сказала, если ты христианин, от этого становишься счастливым, а во время благодатных кущей христиане счастливее всего, потому что на них нисходит видимо-невидимо Святого Духа и все прочее в этом роде. Она сказала, что я не спасен и поэтому попаду в ад.

Я сразу понял, что она христианка, потому что за всеми разговорами она слизала почти весь мой леденец, и от него остался один пенек. Я взял обратно, что осталось.

Я рассказал бабушке о маленькой девочке. Бабушка сделала пару легких мокасин. Верх она сделала из шкуры моего теленка, шерстью наружу. Мокасины получились красивые. К каждому бабушка приделала две цветные бусины.

Через месяц, когда мы пришли в магазин, я отдал мокасины маленькой девочке, и она их надела. Я ей сказал, что бабушка сделала их для нее, и они ничего не стоят. Она стала бегать вокруг магазина, разглядывая свои ноги, и было видно, как мокасины ей нравятся, потому что она останавливалась и гладила красные бусины пальцами. Я ей сказал, что верх сделан из шкуры моего теленка — которую я продал бабушке.

Когда ее папа вышел из магазина и пошел по дороге, она пошла за ним, подпрыгивая в новых мокасинах. Мы с дедушкой смотрели им вслед. Они уже немного отошли, как вдруг молодой человек остановился на дороге и посмотрел на маленькую девочку. Он заговорил с ней, и она обернулась и указала на меня.

Он сошел с дороги в заросли хурмы и срезал прут. Он взял маленькую девочку за руку и стал стегать ее прутом по ногам — изо всех сил. И по спине. Она плакала, но не шевелилась. Он стегал ее, пока прут не сломался… И все под навесом магазина смотрели… но никто ничего не сказал.

Потом он велел маленькой девочке сесть на дорогу и снять мокасины. Он вернулся, держа мокасины в руке, и мы с дедушкой встали. На дедушку он не обратил внимания, а подошел прямо ко мне и посмотрел на меня сверху вниз. Его лицо было очень суровым, глаза сверкали. Он сунул мне мокасины, — которые я взял, — и сказал:

— Мы ни от кого не принимаем подаяния… и особенно — от дикарей и язычников!

Я здорово перепугался. Он резко развернулся и пошел прочь по дороге. Его лохмотья развевались и хлопали на ветру. Он прошел мимо маленькой девочки, и она пошла за ним. Она не плакала. Она шла, распрямившись, высоко подняв голову, очень гордо, ни на кого не глядя. У нее на ногах были большие красные полосы. Мы с дедушкой пошли домой.

На тропе дедушка мне сказал, что не держит на издольщика зла. Дедушка сказал, как он понимает, у этого человека ничего нет, кроме гордости… как бы она ни была исковеркана и несуразна. Он сказал, что этот человек знает, что не может допустить, чтобы маленькая девочка — как и другие его дети — полюбила красивые вещи, потому что его семья не может позволить себе красивых вещей. И он сечет детей, когда они проявляют интерес к вещам, которых никогда не получат… и будет сечь, пока они не научатся, и через некоторое время они поймут, что не должны ожидать этих вещей.

Они могут надеяться на Святого Духа, думать, что он принесет им минуты счастья. У них остается только гордость… и следующий год.

Дедушка сказал, что я не виноват, что не понял этого сразу. Он сказал, что у него есть одно преимущество, потому что как-то раз, много лет назад, он шел мимо лачуги издольщика и увидел, как тот вышел на задний двор, и там две его маленькие дочки, сидя под деревом, рассматривали каталог Сирз Рибак. Дедушка сказал, издольщик срезал прут и сек их по ногам, пока не потекла кровь. Он сказал, что продолжал наблюдать, и издольщик взял каталог Сирз Рибак и ушел с ним за сарай. Там он сжег каталог, разорвав его сначала в клочья, как будто он ненавидел этот каталог. Дедушка сказал, а потом он сел на землю — за сараем, где никто не мог его видеть, — и заплакал. Дедушка сказал, он это видел и поэтому знает.