Форрест Картер - Образование Маленького Дерева

Было тихо. В рождественский вечер на улице почти никого не было. Я немного обождал, потом крикнул:

— Дедушка! Скорее всего, я могу тебе помочь прочитать буквы на автобусе.

Дедушка ни капли не выглядел потрясенным. Он подозвал меня знаком. Я подбежал. Мы долго стояли на краю станции, но я никак не мог разобраться в надписях.

Прошло совсем немного времени, и громкоговоритель сам объявил дедушке, какой ему нужен автобус. Я подошел вместе с ним к дверям. Двери были открыты, и с минуту мы постояли. Дедушка смотрел куда-то в сторону. Я потянул его за штанину. Не схватился за него, как после похорон мамы, но все равно потянул. Дедушка посмотрел на меня. Я сказал:

— Дедушка. Я хочу домой.

Дедушка долго смотрел на меня. Потом он нагнулся, схватил меня на руки и посадил на верхнюю ступеньку автобуса. Он встал на нижнюю ступеньку и вытащил кошелек с застежкой.

— За меня и моего ребенка, — сказал дедушка. Он сказал очень твердо. Водитель поглядел на него, но не засмеялся.

В автобусе мы с дедушкой прошли в самый конец. Мне хотелось, чтобы водитель поскорее закрыл двери. Наконец двери закрылись, и мы поехали. Станция осталась позади.

Дедушка обнял меня обеими руками и посадил на колени. Я положил голову ему на грудь, но не заснул. Я смотрел в окно. Оно было покрыто изморозью. В задней части автобуса не топили, но нам было все равно.

Мы с дедушкой ехали домой.

Мы с дедушкой едем домой.

Мы ехали много часов подряд — мы с дедушкой. Я так и сидел, положив голову ему на грудь. Мы ничего не говорили, но и не засыпали. Автобус два или три раза останавливался на станциях, но мы с дедушкой не выходили. Может быть, мы боялись: вдруг что-то случится и нас удержит.

Когда мы с дедушкой вышли из автобуса на обочину дороги, ночь уже кончилась, но еще не рассвело. Было холодно, и на земле был лед.

Мы пошли по дороге и через некоторое время повернули на фургонные колеи. Я увидел горы. Они высоко громоздились впереди, темнее темноты вокруг нас. Я чуть не бросился бежать.

К тому времени, как мы свернули с фургонных колей на тропу ущелья, темнота стала таять в сероватом свете. Вдруг я сказал дедушке, что что-то не так. Он остановился:

— Что случилось, Маленькое Дерево?

Я сел на землю и стащил туфли.

— Скорее всего, я не почувствовал тропу, дедушка, — объяснил я. Земля была теплая на ощупь, она побежала вверх по моим ногам и по всему телу.

Дедушка засмеялся. Он тоже сел. Он стащил свои туфли и засунул в них носки. Потом он встал и что было силы швырнул туфли назад, в сторону дороги! И завопил:

— Сами стучите своими башмаками!

Я швырнул свои туфли туда же и завопил то же самое. И мы с дедушкой стали смеяться. Мы смеялись так, что я не смог устоять на ногах и упал, и дедушка сам чуть не катался по земле, и у него по лицу бежали слезы.

Мы сами толком не знали, над чем смеемся, но это было самое смешное из всего, над чем мы смеялись раньше. Я сказал дедушке, что если бы люди нас увидели, то сказали бы, что мы напились виски. Дедушка сказал, что он тоже так думает… но, может быть, мы и вправду пьяны — в каком-то смысле.

Когда мы шли по тропе, у восточной кромки появилось первое прикосновение розового. Потеплело. Сосновые ветви склонялись над тропой и касались моего лица, проводили пальцами по телу. Дедушка сказал, они хотят убедиться, что это правда я.

Я услышал ручей: он напевал. Я подбежал к нему и лег лицом к самой воде. Дедушка ждал. Ручей легонько шлепнул меня, окатил голову, потрогал — и стал петь громче и громче.

Было уже довольно светло, когда мы увидели наше бревно через ручей. Поднялся ветер. Дедушка сказал, что он не стонет и не вздыхает; он поет в соснах и рассказывает всем в горах, что я вернулся домой. Залаяла старая Мод. Дедушка крикнул:

— Цыц, Мод!

И тут через бревно бросились собаки.

Все они прыгнули на меня разом и сбили меня с ног. Они облизывали мне лицо, и сколько я ни пытался подняться, всякий раз одна из них прыгала мне на спину, и я снова валился на землю.

Крошка Ред принялась отплясывать, подпрыгивая всеми четырьмя лапами и переворачиваясь в верхней точке прыжка. При каждом прыжке она взвизгивала. За ней стала повторять Мод. Старый Рипит тоже попытался, но свалился в ручей.

Мы с дедушкой кричали и шлепали собак, продвигаясь к бревну. Я посмотрел на веранду, но бабушки там не было.

Когда я был на середине бревна, мне стало страшно, потому что она все не появлялась. Что-то подсказало мне обернуться. И я ее увидел.

Было холодно, но на ней было только платье из оленьей кожи, волосы сияли на утреннем солнце. Она стояла на склоне горы, под голыми ветвями белого дуба, и наблюдала, как будто ей хотелось посмотреть на нас с дедушкой, оставаясь незамеченной. Я закричал:

— Бабушка!

И свалился с бревна. Было не больно. Я стал плескаться в воде, и после утреннего холодка вода была теплая.

— У-уу-и-ииииииии! — Дедушка подпрыгнул, расставил ноги в воздухе и плюхнулся в воду. Бабушка сбежала с горы прямо в ручей, нырнула и подплыла ко мне, и все мы катались, брызгались и вопили… и, наверное, немного плакали.

Дедушка сидел в ручье и подбрасывал руками воду. Все собаки столпились на бревне и смотрели на нас, совершенно всем этим потрясенные.

Наверное, они думают, что мы сошли с ума, сказал дедушка. Собаки тоже прыгнули в воду.

Высоко на сосне закаркала ворона. Она взлетела, сделала низкий круг над нами, потом, не переставая каркать, полетела в ущелье. Бабушка сказала, ворона хочет всем рассказать, что я вернулся домой.

Бабушка повесила желтую куртку сушиться у камина. Она была на мне, когда дедушка пришел в приют. Я сходил в свою спальню и надел рубашку и штаны из оленьей кожи… и мокасины.