Иван Зюзюкин - Из-за девченки

— А я свою куртку...

Понятно. Они ушли с фестиваля до того, как в раздевалке начнется столпотворение.

— Не этот твой?

— Фасон такой. Но у меня каблук сбит...

— Моей куртки не видно?

— Вот она... И рядом его пальто висит.

— Чье — его?

— Рублева... А я думала, он сразу домой убежал.

— Еще о чем ты думала?

— Не злись... Мне жалко его до слез. Думаешь, ему не влетит за это?

— Не бойся... Вот твой сапог... Учтут, что он живет без родителей. И что его уже заявили на олимпиаду...

— Наталья рвет и мечет. О Рублеве слышать теперь не хочет и грозится уйти в другую школу...

— Классная и англичанка, я видел, уже проводят с ней работу... Встань, я застегну... И вот увидишь: ничего ему не будет. Он мне еще потреплет нервы!..

С яростью пропела застегиваемая «молния» сапога.

— Между прочим, ты ему тоже действуешь на нервы...

— Я тут при чем? Выбирала нас ты.

— А ты был его другом.

— И что теперь нам с тобой делать? Мучиться из-за него до десятого класса?

— Не спрашивай, не знаю... Он так напугал меня, когда открыл окно...

— Повезло нам... Ну давай пореже попадаться ему на глаза вдвоем. Чтобы, как ты говоришь, не ранить его... Но вообще-то это будет глупо и нечестно с нашей стороны. Ты должна раз и навсегда сказать, что ему не на что надеяться... Пошли. И никакая это не жестокость, а, если хочешь знать, наоборот, доброта...

— Знаешь, Валерка, я бы обрадовалась, если бы моего отца куда-нибудь перевели. В школу иной раз не хочется идти...

Они ушли, а Колюня, уткнувшись лицом в чью-то холодную, на поролоне, куртку, еще долго стоял и не двигался...

На улицу он выскользнул никем не замеченный. Уже была тьма кромешная. Дул ветер, сухой снег сек лицо. К Колюне подбежала бродячая собака, вопросительно задрала морду. Но когда он хотел погладить ее, шарахнулась назад и убежала. И Колюня побежал — обратно в школу. Влетел на второй этаж, где находился кабинет директора.

Всеволод Николаевич был один. С фестиваля он, оставив вместо себя завучей, ушел. И сейчас сидел за чистым, без бумаг, столом, глядел на свое отражение в полировке и мысленно проклинал себя за то, что доверил ключи от радиоузла Рублеву. На вошедшего в кабинет Колюню он посмотрел мельком и опять погрузил свой взгляд в полировку.

— Ты смотрел «Карнавальную ночь», Рублев?.. Нет? В этой кинокартине тоже объяснялись по радио...

— Я не знал, что микрофон был включен,— пролепетал Колюня.— Честное слово, не знал...

— Что же нам с тобой делать? — вслух задумался директор.

Колюня угрюмо смотрел на шапочку. Зря он не снял пальто. Весь мокрый от жары.

— Отправите в колонию,— поднял Колюня пустые глаза,— спасибо скажу...

— Ну, хватит! — хлопнул директор ладонью по глади стола.— Строить героя перед девчонкой — это ты можешь. А передо мной не надо...

Колюня согнулся так, будто хотел нырнуть под стол и там отсидеться, переждать грозу. Но Всеволоду Николаевичу не нравилось, когда провинившиеся ученики показывали ему свои затылки. Он вышел из-за стола и за подбородок приподнял Рублеву голову.

— Сам-то как думаешь жить дальше? — спросил он, охотясь за его глазами.— Вот завтра придешь на уроки. Встретишься с Натальей Георгиевной, товарищами... Что скажешь им? Я знаю, тебе не позавидуешь...— сочувственно покачал седенькой головой директор.— Но для чего ты ко мне пришел? Рассусоливать? Как в любовь играть — мы взрослые. А как отвечать — пожалейте нас, мы еще маленькие?!

— Вы меня не поняли! Я больше не буду учиться в вашей школе! Переведите меня в другую...

После этих слов Всеволод Николаевич долго расхаживал по кабинету, изредка поглядывая на Рублева. Правильно сработала голова у парня! Так будет лучше и для него самого и для всех остальных...

— Допустим, я смогу убедить роно, что тебя надо перевести,— насупленно сказал директор, снова усаживаясь за стол.— Но в районе нет таких школ, как наша. В обычную ты не пойдешь...

— В любую пойду, кроме нашей!!!

— Это другое дело... Теперь ступай домой...

Три дня отсиживался Колюня дома, не ходил в школу, а на четвертый пошел, но уже в другую, тоже с уклоном. Вернее, поехал. Пять остановок на метро с одной пересадкой...

В учительской первое время было много разговоров о Рублеве. Но обычно они велись в отсутствие Натальи Георгиевны. И если она, еще более прямая, отчужденная, вдруг входила в учительскую, тема разговора немедленно менялась.

Но однажды неуемная Ольга Михайловна прямо при ней начала возмущаться тем, что Рублева отпустили без обсуждения его поступка.

— Ольга Михайловна...— умоляюще показывая ей глазами на Наталью Георгиевну, тихо сказала классная.— Я вам уже много раз объясняла: это нельзя назвать поступком, а следовательно, нечего и обсуждать...

В учительской с утра сияло кроткое зимнее солнце, больше всего его лучей доставалось Наталье Георгиевне — ее стол стоял прямо у окна. Пока шел спор о Рублеве, она с брезгливым видом просматривала тетрадки.

— А вы, Наталья Георгиевна, как считаете? — склонила над ней грузное тело Ольга Михайловна.— Следует поставить в известность его новую школу, какие у него мысли в голове?..

Наталья Георгиевна вместе со стулом молча отодвинулась в сторону от Ольги Михайловны, загородившей солнце.

— Или им уже все можно,— продолжала наступать та,— а нам — только инфаркты и гипертонию наживать?

Наталья Георгиевна с бесстрастным лицом сказала ей:

— Ольга Михайловна, у вас даже тень тяжелая. Отойдите, пожалуйста, от меня...

Отзвуком страстей, вызванных переходом Рублева в другую школу, был визит Оли Самохваловой к нему домой.

Она вошла в квартиру осторожно, будто боялась, что ее ударят. И почему-то свою знаменитую сумку держала, как ребенка, на руках.

— Здравствуй! — сказала она с проказливо-виноватой улыбкой.

— Здорово,— нелюбезо ответил Колюня.

— Я знаю, тебе неприятно, что я пришла. Но ты имей в виду, я по делу…

— Проходи,— не оглядываясь, он поплелся в свою комнату. Увлек за собой и Олю. Сам сел, ей не предложил.— Что надо? — спросил он в пол.

Оля поставила сумку на стол. Теперь до Колюни дошло, почему она так держала ее — ремень с мясом оторван, «молния» поломана.

— Присаживайся,— наконец-то раздобрился он.— Ты, что, в переделку какую-то попала? — показал он глазами на сумку.

— Нет,— быстро завертела она головой.— Это дурачок Перовский вцепился и оторвал.

— Чего это он?

— Не пускал меня к тебе. А кто он такой, чтобы я ему подчинялась?

— Скромный же был мальчишка...

— Скромный, когда в классе,— нахмурилась Оля.— А когда рядом никого, видишь, руки распускает...

Она вытаскивала один за другим учебники из сумки, пролистывала их до тех пор, пока не нашла листок бумаги, сложенный пополам.