Юрий Коваль - Самая легкая лодка в мире (сборник)

– Щепка ей ни к чему, – сказал Пашка. – Ей бы теленка.

– Как это? – не понял фотограф-капитан, впервые приглядываясь к Пашке. – Для чего теленка?

– Ей живое надо, – пояснил Пашка. – Торф-то мертвый, но он чарусью родит. Она и сама из торфа, только живая. Бывают здоровые – быка проглотят. Есть и поменьше, чарусеныши, но тоже глотают.

– Какие чарусеныши? – спросил капитан, оглядываясь на монтера-всадника. – Неужели живые?

– Что-то вы нас совсем запугали, – сказал я и засмеялся для капитана. – То Пашка говорит, в Багровом бесы живут, то – чарусеныши.

– Какие еще бесы? – обеспокоился капитан. – Где бесы? В Багровом?

– Не знаю я, – сказал Натолий. – Какие там бесы? Воет что-то по ночам.

– Волки, наверно.

– У волка голос нежный. А тут гнус какой-то. Гнусит, гнусит.

Упираясь коленками в лошадиный добродушный бок, Пашка вскарабкался на лошадь и как-то хоть и медленно, а быстро всадник-монтер и Пашка стали уходить от нас, не прощаясь, на высокий и крутой подымаясь берег.

Отошедши шагов с двадцать, всадник оглянулся и крикнул:

– Чарусью остерегайтесь…

И больше они не оглядывались, по столбам, по столбам удаляясь от нас, а когда мы вытащили на берег «Одуванчик», ни всадника-монтера, ни Пашки, ни даже столбов видно не было – быстро темнело.

– Бесы, чарусеныши, – бормотал капитан-фотограф. – Чепуха, чушь. Больше он ничего не рассказывал, чего там еще есть?

– В Багровом только бесы, – честно сказал я. – А вот в Илистом Папашка живет… трехголовый. Ну а в Покойном озере и сам можешь догадаться, кто живет.

– Кто же? – спросил недоверчиво капитан.

– Покойники.

– Черт знает что! – сказал капитан. – Бесы, покойники. И мальчик-то большой. Наверно, уж в школу ходит.

Мы разбили палатку, развели костер, и капитан-фотограф взял удочку, привязал самый большой крючок, насадил червя.

– Сейчас мелочь спать пошла, – говорил он, – крупная к берегам выходит. Сейчас накинется на московского-то червячка.

Перед отъездом из Москвы мы накопали червей, на которых капитан особо надеялся. Ему казалось – как только местные рыбины увидят московского червяка, тут уж сразу с криком «московский!» навалятся на наши удочки.

Я взял фонарик и пошел по берегу поглядеть, не видно ли и вправду раков.

Медленно шагая по хрустящей старой тресте, я освещал песчаное дно и видел камушки, утонувшие прутья, скорлупу перловиц.

Берег изогнулся, дно наклонилось вглубь, и я увидел рака.

Он надвигался к берегу из глубины озера и шел не задом, как мы думали, а прямо шагал вперед, выставив две черные по бокам клешни.

Вступив в электрическое пятно, лежащее на дне, рак остановился. И пока он раздумывал, откуда здесь электричество, я шагнул навстречу, опустил руку в воду и выставил свои пальцы против его клешней.

Присев на хвост, он поднял плечи, а клешни наклонил косо, чтоб удобней было хватать и рубить. Грозен и готов к бою был его вид – пальцы мои ничуть его не смутили.

Тут я понял, что рак этот огромен. Две косо расставленные клешни были шире моих растопыренных пальцев. Его блестящие глаза-глазки выставились над треугольным лицом. Они двигались на стебельках. Длинные тугие усы шевелились между клешнями, со дна доставая поверхности озера.

Я решил обхитрить рака, обойти его сзади, чтоб взять за панцирь позади зловещих клешней. Повел руку в обвод, но рак – черный рыцарь – обернулся на хвосте, заметив мой нервный маневр.

Мечтая о рачьей перчатке, я водил рукой вправо-влево и, наконец решившись, сверху накрыл соперника, резко прижал к песку. Рыцарь рубил клешнями воду, щекотал и кромсал ладонь – я выхватил его из воды и кинул на берег.

– Эй, капитан! – крикнул я. – Неси ведро! Рыцаря поймал!

Капитан с ведром подбежал ко мне, восторженно затолкал добычу в жестяную посудину. Рак стучал клешнями о стенки, вытягивал к фонарю свои глаза.

– Смотри-ка, – тревожно шепнул капитан, – крест у него, на хвосте.

На средней из черных панцирных чешуй, которыми оканчивался рачий хвост, действительно был заметен маленький светлый крестик.

Отчего-то этот крестик испортил настроение. То ли мы сильно устали за день, то ли соединился крестик с бесами и покойниками. Но, пожалуй, за один день слишком много набралось разной ерунды:

Лысые и усатые,

бесы и покойники,

Папашка трехголовый,

крест на рачьем хвосте.

– Не знаю, что делать, – сказал капитан, – раньше я крестов на рачьих хвостах не замечал. Можно ли его сварить и съесть?

– Одного варить глупо, – заметил я, – надо еще наловить.

С фонариком и ведром, в котором трещал и корябался рыцарь, мы вернулись на берег. Я осветил дно – и рука моя дрогнула.

Раки наступали из глубины. Один за другим выходили они из мутной тьмы, поднявши к небу свои черные военные усы.

Бледный и нездешний, обмотавший руку полотенцем, чтоб хватать легионеров, капитан-фотограф стоял по колено в воде, готовясь к предстоящей битве.

Двухклешневые, длинноглазые, угрожающе подбоченившись, с крестом, который хоть и не был различим, но угадывался, раки быстро окружали нас. Иные взгромождались на камни, чтоб получше нас разглядеть, другие подползали, прижимаясь к песку, третьи покачивались на стеблях канадской элодеи, которую справедливо зовут водяною чумой.

Выбрав крестоносца покрупней, капитан сунул руку в озеро – и сражение началось.

Впрочем, обладатель редкого оружия – вафельного полотенца – капитан-фотограф сразу же оказался победителем. Он просто хватал рыцарей и бросал в ведро. Скоро в ведре, гремя доспехами, лязгало и скрипело с полсотни легионеров. Из ведра они не умели добраться до капитана и схватывались между собой, вспоминая старые ссоры.

Многие воины не выдержали капитанского успеха и, поджавши хвост, улетали обратно в глубину. Они не пятились, они улетали, как торпеды. На поверхности воды виден был их усатый след.

Ведро повесили над костром, и, окутанный рачьим паром, капитан помешивал в нем еловою палкой, приготавливая чудовищное варево. Некогда черные, а теперь огненные усы и клешни высовывались из ведра, и над ними парила зловещая тень капитана.

– Я раков не раз варил, – объяснял мне капитан, – с Петюшкой Собаковским мы как-то съели по сто раков. В рака надо больше соли, больше перцу, больше лаврового листа.

Я слушал старого ракоеда и думал: что же будет дальше и возможно ли это в жизни – поедать вареных рыцарей?

Ночь приблизилась, подошла вплотную, и ничего вокруг нас не осталось, только костер, только мы с капитаном, только ведро, из которого валил пряный пар, да песчаная кайма берега и серебристый нос «Одуванчика», подвинувшегося к костру поближе.

Капитан снял с костра ведро и вывалил раков на траву.