Мариэтта Чудакова - Рассказы про Россию. 1861—1922

Там Шариков – пес Шарик, очеловеченный хирургическим мастерством профессора Преображенского (узнаваемым для многих москвичей прототипом которого послужил известный врач Н. М. Покровский – он даже на какое-то время поссорился за это с племянником, рассказывала мне Татьяна Николаевна), заявляет профессору, что председатель домового комитета (новый орган власти, появившийся после национализации частного жилья) Швондер «интересы защищает.

– Чьи интересы, позвольте осведомиться?

– Известно чьи – трудового элемента.

Филипп Филиппович выкатил глаза.

– Почему же вы – труженик?

– Да уж известно – не нэпман».

Вот и весь сказ.

Филиппу Филипповичу было от чего выкатить глаза: он ведь лучше всех знал, что Шариков не зарабатывает ни копейки и живет на его счет. Но в жизни общества начала 20-х годов не то было важно, трудится ли действительно «трудовой элемент», а важно было то, что он не нэпман.

Продолжим же чтение этого содержательного письма.

Писалось оно в последний день очень важного в истории России 1917 года, столетие которого мы недавно отметили (к сожалению, недостаточно внятно).

Правда, и спустя сто лет не все понимают, что же именно тогда произошло. (Многие бездумно полагают, что нечто очень хорошее.) Вот я и стараюсь помочь это понять хотя бы читателям этой маленькой книжки.

«Придет ли старое время?

Настоящее таково, что я стараюсь жить, не замечая его… не видеть, не слышать!

Недавно в поездке в Москву и Саратов мне пришлось все видеть воочию, и больше я не хотел бы видеть.

Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей, видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве… тупые и зверские лица…

Видел толпы, которые осаждали подъезды захваченных и запертых банков, голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров. (А ведь Россия еще продолжала воевать! – М. Ч. )

Видел газетные листки, где пишут, в сущности, об одном: о крови, которая льется и на юге, и на востоке, и на западе, и о тюрьмах. Все воочию видел и понял окончательно, что произошло» (курсив мой. – М. Ч. ).

Имейте в виду – очень-очень мало жителей России в декабре 1917 года поняли, что именно произошло!

Прежде всего – они никак не думали, что такое может продолжаться долго. И даже в спешке собираясь в следующем году за границу, они уверяли друзей, что через два-три месяца все это кончится и они вернутся.

То, что последовало за победой большевиков в Петрограде и Москве, «вызвало ужас у всех интеллигентов – тех самых, кто совсем еще недавно был необычайно воодушевлен идеями равенства, свободы, демократии. Тех, кто поддерживал отречение царя и свержение самодержавия. Кто вскоре после этого презирал “слабовольное” правительство Керенского…

…Большевики, движимые утопическими идеями коммунизма, приступили к уничтожению всех прежних основ жизни русского общества.

За несколько дней была разрушена армия, разогнана полиция, выпущены из тюрем заключенные (в том числе и уголовники), прекращено действие законов и ликвидирована вся система судопроизводства» ( Анисимов Е. В. ).

То есть ликвидировано было все то, что с таким трудом строило российское общество полвека, начиная с Судебной реформы 1864 года.

«Самосуд, массовые убийства полицейских офицеров, чиновников, дворян, священников и вообще всех прилично одетых людей стали обыденным явлением, хотя большевики и приняли декрет об отмене смертной казни. …Типичными стали грабежи магазинов и винных подвалов. Лозунг “Грабь награбленное!”, брошенный в одной из речей Лениным, витал над толпой, оправдывая преступления» ( Анисимов Е. В. ).

В предшествующие годы, повторим, едва ли не большинство образованных людей России сочувствовали революции. Сочувствовали даже террору – в первую очередь, как я уже вам поясняла, из-за личного героизма террористов: ведь убивая других людей, они готовы были платить за это (и чаще всего платили) своей собственной жизнью. И именно это вызывало у людей к ним сочувствие. Вполне законопослушные граждане нередко укрывали террористов в своих домах.

Но после Октябрьского переворота с его молниеносностью люди в буквальном смысле слова проснулись в другой стране – не в той, в какой родились и жили.

Главное – почти никто не думал, что это случится молниеносно, что случится именно так и уж тем более, повторим, что это затянется надолго .

Лучше всех, пожалуй, это выразил очень известный в те годы литератор В. В. Розанов в лаконичной картинке:

«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.

– Представление окончилось.

Публика встала.

– Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось» (1918).

Сразу после Октября солдаты и матросы расправлялись со своими офицерами, так сказать, по настроению.

Но 7 декабря 1917 года новообразованный Совнарком учредил Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем (ВЧК, ЧК) под председательством польского революционера с большим стажем борьбы и тюрем Феликса Эдмундовича Дзержинского.

Историк пишет о Дзержинском: «…человек жестокий, беспощадный, психически неуравновешенный, сразу провозгласивший главной целью своего учреждения “революционную расправу над деятелями контрреволюции, а также активистами саботажа”. Под этим термином стали понимать (очень важно! – М. Ч. ) забастовки рабочих на предприятиях, сопротивление крестьян продразверстке, а также все формы выражения недовольства политикой большевиков» – со стороны чиновников, врачей, учителей, профессоров, студентов, писателей, художников, вообще интеллигентов ( Анисимов Е. В. ).

Феликс Дзержинский возглавил ВЧК

Родилась организация, несравнимая, как пишут историки России, по жестокости с пресловутой царской охранкой. «В руках ВЧК были объединены розыск, следствие, суд и приведение приговора в исполнение… » (курсив мой. – М. Ч. ).