Галина Ширяева - Гюрги-Дюрги-Дюк

- Эй! Певица!

Мгновенная темнота окружила Юльку, словно она снова оказалась на темной лестничной площадке у почтовых ящиков, где не светила перегоревшая лампочка. Но ветер тут же качнул фонарь, и свет захлестнул Юльку с головы до ног...

- Да это не она! - сказал кто-то. - Это же та, новенькая! Дедушкина внучка. Внучка за бабку, бабка за дедку...

- Не она! - удивленно согласился золотой. - А похожа здорово.

- Не она похожа, брюки похожи!

- На кого, на кого похожа? О ком вы?

- Да на Юльку Витанович похожа из сорок восьмой!

- А, это та самая, которая тебе по физиономии врезала?

- За что, за что врезала?

- А он батькины награды на какое-то барахло выменял! Дубина!

- На что, на что выменял, а?

В следующее же стремительное мгновение Юлька поняла, что так мучило и беспокоило ее там, тогда, в беседке, после того как она убежала от человека с осколком в сердце! Встреча на лестнице в темноте! Ведь это не ее, не Юльку, били! Юльку приняли в темноте за Дюк! Приняли по песне, которую она пела, спускаясь по лестнице... По песне! Как и тот военный в парке!

- Да на что, на что выменял?..

Холодок пробежал по Юлькиным рукам - как тогда, когда она держала в руках звезды с застывшими лучами, хранящими в себе отблески далекого боя и гул военных самолетов, который она не слышала никогда, но который не давал ей покоя в сумерки и в лунные ночи. И зов военной трубы, поднимающей в атаку солдат... И взгляд Егора Витановича из-под коротких жестких ресниц, убитого навсегда, навеки!

Она пошла к тому, к золотому, пересекая огромный, ставший безбрежным океаном световой круг на черной земле...

- Ты чего? - спросил он удивленно, пряча гитару за спину. - Чего ты?

Она не успела подойти к нему вплотную. То ли его просто испугало ее лицо, то ли она стала похожа на Дюк, и он понял, что она его может ударить! Он отступил, а правой свободной рукой толкнул ее в плечо. Удар оказался сильным для Юльки, и она, с отчаянием успев подумать о том, какая все-таки она, черт ее побери, легкая, отлетела к самому фонарному столбу, ударилась об него, снова поранив разбитый локоть... Она оттолкнулась от столба и снова под недоумевающие крики мальчишек пошла на золотого.

- Ты знаешь! - сказала она ему звенящим тонким голосом. - Я тебя поближе рассмотрела, и ты мне не понравился!

На этот раз он толкнул ее еще сильнее.

- Бешеная! Вот бешеная! Чего привязалась?

Она от его удара снова отлетела в сторону, снова проклиная себя за то, что она такая легкая и слабая.

Сверху из окошка добрая ведьма с кипятком закричала:

- Девочку избивают! Хулиганье!

Но Юлька все-таки поднялась раньше, чем разбежались мальчишки, и прежде, чем из подъезда дома выбежали к ней какие-то люди.

- Это не м-меня избивали, - сказала им Юлька. - Это я избивала. Я п-первая!

Ей не поверили, подобрали ее аэрофлотную сумку и проводили до самых дверей квартиры...

Рояль за день устал от тишины. Он принял принесенные Юлькой звуки скрип старого паркета под ногами и щелчок выключателя - приветливо и радостно. Эхо в нем не умолкало долго и долго жило в самой Юльке, как будто в Юлькиной груди задели белый клавиш. Она вспомнила, как сердито встречал рояль Дюк, когда та небрежно швыряла на него аэрофлотную сумку. Рояль ждал именно ее, Юльку, ждал долго. Может быть, с того самого дня, когда она совсем маленькой слушала его голос, а за спиной ее были руки отца, готовые в любую секунду поддержать ее, если ей вдруг вздумается плюхнуться с дивана. А за окном было солнце, и голубое озеро, и далекий зеленый холм с Юлькиным домом под красной крышей... От кого пришла к Юльке музыка, жившая в ее сердце? От отца или от деда? Или от Егора Витановича, убитого под Черниговом?

Юлька на цыпочках пошла через комнату к роялю и тут же наткнулась на упакованный и закрытый на все замки чемодан.

- Пошел ты к черту! - сказала ему Юлька и заплакала...

Она осторожно переоделась. Она продолжала двигаться по комнате осторожно, на цыпочках, боясь дотронуться до вещей, к которым, конечно же, прикасался дед, - точно она могла причинить им боль своим неосторожным прикосновением.

Промыв разбитый локоть, она достала из чемодана и разорвала на чистые тряпки свой еще не старый халатик и бережно вытерла пыль со стола, рояля, со спинки дивана и с подоконников. Только шкаф она не тронула, словно и он сам, и то, что хранилось в нем, было неприкосновенным.

- Здравствуйте! Я - Дюк! - сказала она дедову старому пальто, висящему на вешалке в прихожей. - Здравствуйте! Я - Дюк!

Потом она долго бродила по пустой комнате - от стенки к стенке, невесело думая о том, что ведь все равно ей придется уехать. Не завтра, так послезавтра. Не послезавтра, так на следующий день. А если не уехать, то что сказать Дюк? Ах, если бы дед был одиноким и забытым! Но он не одинок и не забыт!

На темной улице, внизу, за распахнутыми окнами, шевелилась похолодевшая листва деревьев, и ветер залетал в комнату. Осень, наверно, сюда приходила раньше, чем в Саратов. Лето здесь уже кончалось.

Ощущение того, что кончилось для нее что-то, не оставляло Юльку. Словно кто-то вдребезги расколотил голубой, подогретый теплым солнцем стеклянный колпак над Юлькиной головой, центр которого всегда был над Юлькой. И что-то большое, новое шло теперь к ней вместе с бездонным незнакомым небом, открывшимся перед ней за разбитым стеклом теплого колпака, и с безудержным ветром, врывающимся в раскрытое окно и холодящим ладони.

Было около полуночи. Дом уже затих, и улицы внизу, за окнами, тоже. И небо, затянутое тучами, было безмолвным и темным. Но темнота на этот раз не пугала Юльку. Может быть, потому, что там, в темной дали за озером, по-прежнему светился далекий огонек. Его хорошо было видно отсюда, с четвертого этажа. Он светил ярко, не мерцая, и, чтобы лучше его видеть, Юлька погасила в комнате свет и уселась на подоконнике. Кому-то не спалось там, в доме на холме. Может быть, майору, принявшему когда-то мертвый металл в живое сердце?

Холодный ночной ветер с улицы достал до нее, и ей стало холодно. Она слезла с подоконника и включила свет, чтобы приготовить постель. Почему-то почти сразу же огонек на холме погас. Словно тот, кому не спалось, вдруг успокоился оттого, что в Юлькином окне зажегся свет. Она вспомнила, как пыталась вчера днем отыскать в стеклянном солнечном блеске свое окно и не смогла это сделать. Но, может быть, теперь, когда город спит, ее окно и ее огонек видны с холма?

Она постояла немного у окна. Огонек на холме не зажигался. Не гася света и не раздеваясь, она забралась на диван и сжалась в комочек, чтобы согреться, однако не согрелась, руки ее по-прежнему были холодны.