Лев Кассиль - Кондуит. Три страны, которых нет на карте: Швамбрания, Синегория и Джунгахора

– Ну, это уж как начальник наш решит, – отозвался Сташук.

– Нет, пусть так и зовется: «Арсений Гай», – упрямо и решительно повторил Капка, сам вслушиваясь в звучание этого имени, которое ему показалось в эту минуту особенно прекрасным и значительным.

– А кто это такой Арсений Гай? – поинтересовался юнга.

– Это… – Капка остановился, подыскивая слова.

Валерка горестно покачал головой, Тимсон вздохнул в темноте.

– Он наш руководитель был в Доме пионеров… Мы ему всем обязаны, мы ему клятву дали, когда он уезжал, – проговорил Капка. – Эх, Виктор, вот хороший был!.. Его на фронте убили…

– Он вместе с нами сам и синегорцев надумал, – выпалил вдруг Валерка, решив, что скрывать больше уже нечего. – Ой, ты! Тимка, чего ты меня дергаешь?..

– Ничего.

Но было уже поздно.

– Так это вы и есть те самые, что записочку мне на первый день писали? – догадался Сташук.

– А кто же еще?

И Валерка, пересев на всякий случай подальше от Тимки, стал рассказывать Сташуку об Арсении Петровиче, и как они с ним начали играть в синегорцев и придумали Синегорию, и какой он был веселый, и как на рыбалке он поймал сома прямо в руки, и как, спасая ребят в бурю, не испугался, а выгреб против течения на самом быстряке, сколько он знал книжек, и что за дивные песни складывал сам, и какие сочинял смешные слова.

– Эх, Арсений Петрович!

– Этому, бывало, уж не соврешь, – заметил Тимка.

– Ему и врать незачем было, – сказал Капка, – он был свой… Сам все понимал. Ты еще придумать только собрался, а он уже наперед знает.

– И почему это так, что людей, как Арсений Петрович был, раньше всех убивают… Эх! – вслух подумал Валерка.

И замолкли мальчишки, вспоминая своего воспитателя, его веселую мудрость, душевную дружбу с ним. Нет его больше на свете, пусть тогда хоть имя ходит по Волге, чтобы отмахивали ему встречные пароходы, чтобы читали с берега надпись на борту и спрашивали, что за человек такой был на свете – Арсений Гай… Потом потолковали о войне: «Говорят, немцы двинулись на Дон и Волгу… Сколько же везде народу мучится и не спит сейчас ночью!»

Мальчики снова смолкли в суровом раздумье. Уже часа три, как не стреляли. Хотелось спать. Кругом было очень тихо. Даже собаки притаились по дворам и не лаяли. Начинало светать. Потянуло сыроватым холодком. Ползучий туман заплывал в окопчик. А когда он растаял, зазябший Капка встал, чтобы размяться, и увидел, что Рима, держа на руках давно уже спавшую Нюшку, сама прикорнула на плече у Сташука. Юнга сидел в одной холщовой матросской рубашке. Фланелькой его была укрыта Рима.

Сташук сидел неестественно прямо и напряженно. Не поворачивая головы, поглядывал он одним глазом на Римину макушку с гребенкой, готовой выпасть из спутанных волос, и старался дышать в другую сторону. Капка ревниво нахмурился.

– Ты бы отсел, а я на твое место, – великодушно предложил он. – Чай, уморился так?

– Ничего, пускай… спит она… разбудишь еще, – шепотом ответил Сташук. – Гребешок вот как бы не потерялся, – добавил он еще тише, не решаясь сам тронуть гребешок у спящей.

Капка подобрался к ним и тихонько поправил на голове сестры гребенку.

Вскоре колокола на пристанях ударили отбой. В Затоне громко, во весь дух, с шумным облегчением взревел гудок. И сразу стало как будто светлее, словно и солнце дожидалось отбоя, а теперь быстро вылезло из своего укрытия за горизонтом. Пески на Волге стали розовыми, как пастила. На траве, у щели, в которой сидели ребята, радужными искрами загорелись капельки росы. Захлопали калитки. Послышались везде голоса.

– Васька-а-а! – звал кто-то. – Васька-а-а! Вылазь, отбой был!..

Где-то заводили грузовик. Мотор нехотя затарахтел, натужно постреливая, видно, остыл за ночь. Громогласно перекликались петухи. Отбой, отбой!..

Все кругом бурно оживало, светлело, переговаривалось, кукарекало. Утренний ветер прошелся по реке, ероша сонную гладь воды. Дым над загашенным пожаром в Свищевке был уже не розовым, а бурым.

Валерка, спавший спиной к спине с Тимкой, проснулся:

– Ой, будет мне дома от мамы! – и принялся ожесточенно трясти Тимсона.

Тот вскочил, испуганно оглядываясь вокруг:

– Что? Бомбят? А?.. Отбой?

Рима тоже проснулась, одернула платье, зябко повела плечами и только тут заметила, что укрыта краснофлотской фланелькой. Она подозрительно взглянула на быстро отодвинувшегося Сташука.

– Ну, и я пошел, – сказал юнга, – счастливо вам. Ох, будет мне надрайка от мичмана! Уж пять дневальств – это в лучшем случае.

– Что ж ты раньше не ушел? Побоялся в тревогу идти? – Рима хитренько прищурилась и, сняв с плеч фланельку, протянула ее Сташуку.

Юнга посмотрел на нее со снисходительной укоризной:

– Вот именно что боялся. Оно и заметно.

Он почти вырвал из ее рук фланельку. Натянул на себя, выпустил поверх синий воротник и пошел, не оглядываясь.

– Дура ты, Римка! – заметил Капка. – Ей-богу, хуже Нюшки! Навязалась сама на плечо к нему, так что и пошевельнуться нельзя, а сама же дразнишься. Вот ему за тебя будет теперь в школе… Знаешь, как он меня тащил сюда, когда бомбить начали?

Рима удивленно глянула на брата, быстро передала ему на руки спящую Нюшку, выбралась из окопчика и побежала через пустырь за Виктором. Юнга шел, крупно шагая, так что разлетались в обе стороны клёши и вились от ветра ленточки за упрямым затылком. По сухой траве пустыря, отброшенная наискось, неслась за моряком утренняя тень, длинная и узкая, как вымпел. Рима нагнала его и, запыхавшись, окликнула негромко:

– Витя, ты что, обиделся?.. Не серчай!

Он остановился:

– Эх, Рима…

Только рукой махнул.

Неудачный день выбрал Капка для первого разговора с затонскими ребятами о баркасе. Ремесленники пришли невыспавшиеся, но возбужденные событиями минувшей ночи. Только и разговору было, что о фугасках, зажигалках, зенитках… Все же Капка решил не откладывать дело и потолковал с кем надо в своем цехе, а в обеденный перерыв успел перекинуться словечком с ребятами, работавшими в других цехах. Тут опять едва не вышло столкновение с Ходулей. Он влез в кружок ребят, обступивших Капку на заводском дворе:

– Это еще вопрос, обязанный ли я на этих морячков работать, если тем более хорошего от них мало. Только и знают, что насмешничают над нашим же братом.

– Тебя, Дульков, кстати, никто и не просит, – отбрил его Капка. – Участвуют, кто желающие, добровольно.

– А ты спрашивал меня когда-нибудь, желающий я или не желающий? Ты бы взял да спросил: Дульков, ты имеешь в себе желание за это дело браться? Тогда бы и знал. А то у вас Дульков заранее уже выходит какой-то вроде печальный демон, дух изгнанья.

И он обиженно отошел в сторону.