Мария Грипе - ...И белые тени в лесу

Как же его спровадить?

По доброй воле он не уйдет.

И что скажет Каролина? Ведь она нарочно просила позаботиться о том, чтобы купе никто не занял. Она, должно быть, просто выйдет из себя, когда увидит его здесь, – при ее-то плохом самочувствии. Надо же, какой нахальный, несносный тип. Нет, нужно избавиться от него до прихода Каролины.

Но как это сделать? Пытаясь что-то придумать, я нервно зашелестела газетой. Как бы повела себя Каролина, окажись она на моем месте?

Прежде всего она бы не позволила делу зайти так далеко. Он бы вылетел отсюда под фанфары, даже не успев переступить порог. Каролина бы сразу перешла в наступление.

Но ведь я – не она.

Я не умею внушить к себе уважение.

К тому же мне страх как хотелось узнать, что он там читает. Оставаясь верной привычке, я рисковала загубить все дело. Молодой человек сидел, низко склоняясь над книгой, которая лежала у него на коленях, опершись на нее обоими локтями и подперев кулаками голову. Окопался на славу. Подсмотреть название книги не было никакой возможности.

Вдруг я почувствовала, что за мной наблюдают: два запотевших стеклышка очков уставились прямо на меня.

Я быстро опустила глаза и зашуршала газетой.

– Газета, похоже, не слишком вас занимает, – послышался надтреснутый, ироничный голос.

– С чего вы взяли?

– Иначе бы вы не пытались подглядеть, что я читаю. Чтобы удовлетворить ваше любопытство, скажу, что эта книга – «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. Она требует исключительно вдумчивого чтения, а вот вы мне мешаете.

Я остолбенела. Этот тип сидел в углу, выпрямившись, как палка, и глазел на меня сквозь очки. Я не могла видеть его глаз, но чувствовала, с какой злобой и насмешкой он на меня смотрит; какая снисходительность, какое сознание собственного превосходства слышалось в его голосе! И голос у него какой-то петушиный. Он, должно быть, ломался, и молодой человек старался это скрыть. Говорил он с напряжением. Зато сколько глупости, сколько апломба! В эту минуту я его ненавидела – но молчала. Если бы мне достало смелости, я бы не постеснялась пустить в ход руки и вышвырнула его вон. Стиснув зубы, я продолжала яростно листать газету.

– Не могли бы вы листать потише, сделайте одолжение!

Ну, это уж слишком! Я собралась и проговорила как можно жестче:

– Если вы так чувствительны, то я бы советовала вам перейти в другое купе. В поезде достаточно места.

– Возможно. Но мне удобно и здесь.

Я чуть не подавилась от злости, но взяла себя в руки и, заговорив вновь, с удовольствием отметила, что голос мой звучит очень холодно:

– Должна вас предупредить, что в этом купе я еду вместе с сестрой. Она больна и сейчас вышла. Но скоро моя сестра вернется. Мы будем разговаривать друг с другом, иными словами – шуметь, и тем самым нарушим ваш покой. Поэтому я советую вам перебраться в другое место. Для вашего же блага.

Я взяла тот же поучительный тон, в котором говорил молодой человек, и обращалась к нему как к ребенку, которого надо образумить. Но это не возымело действия.

– Не понимаю, почему я должен уходить из-за того, что ваша сестра скоро вернется.

– Ну так вы это поймете! У нее особый дар – объясняться с такими, как вы!

Он презрительно рассмеялся. Но меня это ничуть не задело. Пусть мне не удалось его выставить, но испугать меня он не смог. Я считала, что держалась достойно, и жалела, что Каролина меня не видит. Тогда бы она поняла, что я сделала все, что было возможно.

Я продолжала листать газету. Молодой человек начал барабанить указательным пальцем по обложке книги – быстро, словно дятел.

– Вы мешаете мне своим стуком! – сказала я.

– Но, милая фрекен…

Его голос возвысился до фальцета и стал скрипучим. От этого молодой человек, безусловно, несколько потерял в значительности, которая явно составляла предмет его особой заботы. Я незаметно улыбнулась: хозяйкой положения была я.

– Милая фрекен… кем вы, собственно, себя считаете? – проскрипел он.

– Об этом можете не беспокоиться! Проблем с идентичностью у меня нет.

Я гордилась своим ответом: он был достоин Каролины, – и я горячо желала, чтобы в эту минуту она была здесь.

– Ах, вот как. В таком случае, кем же вы считаете меня?

– А уж это, знаете ли, меня точно не беспокоит.

– Я это вижу! – воскликнул он своим жалобным голосом и тряхнул головой. – Но вы, может быть, отнесетесь ко мне с большим уважением, когда узнаете, что впереди меня ждет очень ответственное дело. Можно сказать, миссия. И сейчас я пытаюсь к ней приготовиться. Я чувствителен по натуре, и не моя вина, что я легко сбиваюсь, если мне мешают в то время, как я пытаюсь проникнуть в одно из величайших бессмертных философских сочинений… а вы сидите и нарочно шуршите своей газетенкой, лишь бы меня помучить.

При этих словах у меня под сердцем неприятно кольнуло. Меня охватило дурное предчувствие, и я не смогла ничего ответить. А он продолжал:

– Вы ничего не знаете… а между тем двое несчастных детей, живущих в одиноком замке и отрезанных от мира, жаждут встретить родную человеческую душу. И вот я призван, чтобы насытить их страждущие умы знаниями…

Я чувствовала, что бледнею. Какое страшное несчастье! Передо мной был не кто иной, как юноша, которого пригласили в замок вместе с нами. И хозяева, конечно, устроили так, чтобы мы приехали одним поездом и чтобы они могли забрать нас со станции вместе.

А как славно все начиналось… Меня охватила такая дрожь, что газета запрыгала у меня на коленях. И даже Каролины не было со мной рядом! Куда же она подевалась?

В эту минуту раздался громкий хохот.

Захватчик вскочил со своего места, сорвал очки и пластырь, тряхнул головой, разлохматив приглаженные волосы, и принялся скакать на одном месте.

Я смотрела на него и не могла пошевелиться.

Каролина! Это же Каролина!

Она словно помешалась от радости: обнимала и целовала меня в нос, в щеки, в лоб.

– Ты не узнала меня. Ты ничего не заподозрила! Я выдержала испытание! Все будет великолепно. Это замечательно! Замечательно!

Она не сразу заметила, что я оставалась неподвижной. Я сидела, словно оглушенная, не в силах радоваться вместе с ней. В голове у меня стало тихо, я сидела, уставившись на очки с толстыми стеклами, которые Каролина бросила на сиденье напротив меня, и не могла понять, что случилось. Лишь постепенно стало ясно, что меня обманули. Я изумленно глядела на Каролину.

Она заметила, что что-то не так: опустилась рядом, умоляюще взяла меня за руку и начала говорить о том, как она нервничала перед таким серьезным испытанием. Ведь нужно же ей было на ком-нибудь себя проверить! Неужели я не понимаю, что это было необходимо?

В замке она, конечно, не собирается разыгрывать такого чудака – если меня беспокоит именно это. Нет-нет, в замке у нее будет совсем другая роль. Каролина просто рассудила, что если ей удастся перевоплотиться в человека, который так не похож на нее настоящую, если ей удастся обмануть меня, которая так хорошо ее знает, то потом нам уже не о чем будет беспокоиться.