Сара Пеннипакер - Пакс. Дорога домой

Они уже заметно изменились. Их серые шубки с каждым днём рыжели, на кончиках хвостов и на щеках появлялись новые белые пятнышки. Ноги потемнели и удлинились. Да и сил у малышей явно прибавилось – играя, они легко друг дружку опрокидывали.

Наконец щенки успокоились и стали учиться лакать.

После долгого пути их мучила жажда, они радовались, что у них получается, – и лакали, и лакали, и лакали.

– Он не приедет.

– Приедет, – ответила Вола, спокойно раскатывая тесто для печенья.

– Ни разу ещё не приезжал.

– Значит, сегодня будет первый раз. Его единственный внук завтра уезжает на целый месяц. Порежь мне вон ту морковку! И давай-ка накрывай на стол. На троих .

Питер переложил морковь на разделочную доску.

– С чего ты так уверена, что он примет твоё приглашение?

Вола присыпала раскатанное тесто мукой.

– А я его и не приглашала! Просто проинформировала , что ужин в шесть тридцать.

Ещё хуже, подумал Питер, а вслух сказал:

– Он не любит, когда ему указывают, что делать.

Вола пожала плечами и принялась вырезать стаканом кружочки.

– Ну, может, он и сердится, что ты решил жить здесь, а не у него. Но всё равно, ты же его единственный внук, его семья – так? А завтра ты уезжаешь. Значит, он приедет.

Питер тоже на это надеялся – иначе получится, что она зря хлопотала целый день. В печи запекалась утка, начинённая орехами и зелёным луком. Вчера Вола выкопала в огороде последнюю картошку и собрала первый горошек. С утра пораньше она погнала Питера к ручью – за кресс-салатом, а когда он вернулся, она уже сажала в печь пирог с персиками.

Сейчас пирог отдыхал на подоконнике. Его благоухание дразнило Питера весь день: даже когда он наверху, на крыше своей хижины, прибивал последние дранки, персиковый аромат плыл над дорожкой, струился – и чуть ли не манил его тонкими пальцами, как рисуют в мультиках.

Интересно, подумал он, а Вола помнит, что, когда он пришёл к ней год назад, голодный и со сломанной ногой, она накормила его персиками? Он умял тогда целую банку. А вечером в тот же день она ему рассказала, как в детстве выбиралась тайком ночью в сад, укладывала горку персиков себе на живот и ела их при луне.

Прошлым летом, когда созрели персики, он тоже в полночь выскользнул в сад. Луны не было, зато горели светлячки, видимо-невидимо, и он ел и ел спелые персики и был уже весь липкий от сока.

В ту ночь, впервые после расставания с Паксом, он дал волю слезам – всё равно их не видно, когда ночь и всё лицо в соке. В дом он вернулся на цыпочках. Вола не спала. Кажется, она поняла, что он плакал. Но ни о чём не спросила.

Теперь этот персиковый аромат его убивал: слишком много говорил он о доме, который Питер собирался покинуть. И о хозяйке дома, которую он обидел за то, что она предложила ему остаться навсегда. И он отвернулся от пирога.

– Не приедет, – сказал он снова. – Придётся самим ехать к нему завтра утром, чтобы он подписал разрешение.

– Приедет. – Вола задвинула противень в печь и плотно закрыла дверцу, будто обозначила: всё, конец дискуссии.

И она оказалась права. Спустя всего пятнадцать минут Питер услышал, как к дому подкатил старенький дедов шевроле и, чихнув и скрипнув, встал рядом с Волиным грузовичком. Питер подскочил к окну – убедиться. Потом окинул взглядом комнату.

В камине горел огонь, все масляные лампы тоже горели, отчего полировка мебели будто светилась золотом. Пол свеженатёрт воском, стол вычищен до блеска и уставлен Волиным праздничным фарфором, в жёлтом кувшине на каминной полке – целая охапка нарциссов. За окном в сумерках голубеют холмы.

Он открыл дверь и, стоя на пороге, наблюдал, как дед картинно распрямляет спину, будто сидел за рулём скрючившись. А потом начинает озираться. Питер с невольной гордостью представил, каково видеть всё это впервые. Вот бело-розовое цветение сада, вот зелёные аккуратные грядки на фоне красноватой земли. И дальше, за крепким сараем, – его собственная новая хижина.

Пока дед шёл по каменной дорожке к дому, Питер разглядел, что волосы у него аккуратно зачёсаны назад, а лицо розовое и гладкое – значит, заезжал после работы домой, чтобы принять душ и побриться.

– Ты приехал, – сказал Питер, хотя говорить это было глупо. – Я рад.

– Ненадолго, мне засиживаться недосуг, – проворчал дед. – Некоторые, знаешь ли, по утрам привыкли вставать на работу.

Он остановился на гранитной плите-ступеньке и заглянул в дверь с таким же удивлением, с каким смотрел и сам Питер, стоя перед этим порогом впервые год назад, – как будто ожидал, что внутри всё окажется в точности как снаружи, грубовато и примитивно.

– Входите-входите! – крикнула Вола из кухни. – Вы голодны, надеюсь?

Вот в этом Питер не сомневался. Войдя после работы домой, дед всегда в первую же минуту вскрывал пакет с чипсами и пиво, а уже потом подогревал себе какие-нибудь консервы на ужин. А у Волы в доме витали сегодня ресторанные ароматы.

Она сразу поставила на стол горячее и наложила им на тарелки столько, что подлива чуть не стекала с краёв. Пока дед ел, хозяйка вела светскую беседу – о погоде, о том, какие хорошие у Питера оценки в школе и как он организовал с друзьями бейсбольную команду. Дед кивал и жевал.

Вола разложила добавку – ещё по полной порции всего – и сказала:

– Стало быть, завтра.

Питер отодвинул вилку.

– Я его отвезу, – продолжала она. – Ваш внук заставил меня купить этот грузовик, вот как раз и пригодится. До водохранилища в Ландсбурге доедем, а дальше уж Питер будет двигаться вместе со своим взводом.

– Взводы у них, надо же! Тоже мне, воины. – Дед пренебрежительно отмахнулся. – Будто у них есть право так себя называть!

– А почему нет? – мягко спросила Вола.

– Я служил. Мой отец служил. Отец этого мальчика тоже служил. Настоящие воины – это… – Он потряс в воздухе сжатыми кулаками.

– Вола тоже служила, – сказал Питер.

Дед покосился вниз, на её ногу.

– Ну… – Он слегка сбавил тон. – Значит, поймёт, про что я. Воины – это… Это сила. А не какая-нибудь там кучка уборщиков-чистильщиков.

– А я думаю по-другому. – Вола проговорила это спокойным голосом. Ни вызова, ни осуждения в адрес того, кто видит всё иначе – не так, как она.

Питер в ней это ценил. Когда можно смотреть на одно и то же по-разному и не враждовать, это снимает напряжение. Однако в животе у него всё напружинилось, как не было уже год.

Вола взяла кувшин с сидром, наполнила бокалы, но не поставила кувшин на стол, а держала в руках.