Татьяна Александрова - Друзья зимние, друзья летние

Я в ночной рубашке и босиком мчусь на велосипеде в кухню лихо разворачиваюсь, будто век ездила, влетаю на полном ходу. Матрешенька обнимает меня.

Наша милая хорошая няня Матрешенька (по-настоящему ее зовут Матрена Федотовна Царева) пришла к нам, когда нам с сестрой исполнилось два месяца. До ее прихода у нас перебывало несколько нянь, даже специальная сестра по уходу за младенцами. Да как-то не ужились, не захотели остаться. Хотя отец и мать были очень хорошие и, как тогда говорили, простые люди. Мать, совсем молодая, только из университета, врач. Отец окончил лесной техникум, работал по всей стране по лесосплаву. Он то уезжает в командировки, то приезжает из них, и привозит очень много всякой рыбы, которую сам наловил. У нас с Наташей деревянные желтые кроватки. Папа их сам сделал. Мы помним, как он их делал, у нас на глазах.

О нем — лучше отдельно. Интереснейший, талантливейший человек. Человек будущего. Как бы его там больше поняли, как бы он был на месте, как много прекрасного сделал бы. Он и так много сделал. Сколько людей так, наверное. Видимо, они и двигают жизнь (не время, время само движется). Это ужасно неправильно, примитивно: «покорять природу», «двигать время». Что время, мебель, что ли? Отец — человек абсолютной честности. Простой, деревенский, из крестьян Симбирской губернии. Он может ошибаться, но нечестным быть не может. С мамой они познакомились в отряде Красной гвардии по дороге в Туркестан в восемнадцатом году. Маме тогда было восемнадцать, папе — двадцать семь лет.

Уж не знаю, мы или родители понравились Матрешеньке. Соседи пугали ее трудностями — уход сразу за двумя малышами. Все, кто за это брался, ушли.

— Ну, они ушли, и Бог с ними! А я останусь! — сказала Матрешенька соседям.

Итак, мы с Наташей босиком, в ночных рубашках, на кухне. Там солнце и Матрешенька у чистого большого стола. Улыбается нам, быстро-быстро стучит огромным ножом по светло-зеленой капусте. Она в очень чистом платке (и цветы на платке), и в клетчатом фартуке. А еще на столе круглая белая горка. Это тесто. Рядом с большой — много маленьких тестяных горок.

— Пусть подходят! — говорит Матрешенька, быстро отрезает от большой горы кусок, и гора тут же сползает, но остается такой же правильной, только чуть-чуть поменьше; и режет тесто на одинаковые кусочки и быстро обваливает каждый в муке.

Мы радуемся и тоже пробуем валять в муке кусочки теста, но только пальцы вязнут в липком тесте. Вытираем руки обо что попадется.

— Вы умойтесь, оденьтесь, — говорит Матрешенька, — и придете достряпывать.

Мы убегаем и тут же прибегаем обратно спросить:

— А ты какие пироги сегодня печешь?

— Большой, с капустой, в печи сидит, — объясняет Матрешенька. — Вот начинка осталась, поешьте! С мясом и рисом пирог, саго еще есть, если хватит теста.

— А с вареньем? А плюшки?

— Ну, будь по-вашему. Сагу на следующий раз оставлю. И запевает свою любимую частушку:

Скоро будет новоселье,

Нам лепешек нанесут,

И помажут, и покажут,

А покушать не дадут.

Что такое дом? Может быть, дом для того, чтобы отгородиться от темноты, от ужаса неизвестности, неожиданных опасностей, угроз? Совсем как в первобытной пещере. А теперь дом еще и защита своего душевного мира, выражение его.

А тщеславие? А хвастовство? Бог с ними!

Матрешенька очень любила завязывать лентами занавески. Повесит их и наденет белый чехол на спинки наших кроватей (сошьет новый или постирает старый). Сразу подвяжет розовой лентой или голубой, а то разными, какие будут: один чехол — красной, другой — белой ленточкой. И занавески на окнах тоже подвязаны бантами. Если не было ленты, Матрешенька шила ее сама из каких-нибудь лоскутов. Мы сидели рядом и смотрели, как она шьет. Быстро-быстро крутит колесо, громко стучит машинка, под иголку бежит материя.

— Ну, как ты, как ты, Матрешенька, палец не прошила? Убирай скорей руку!

Было страшно смотреть — вдруг пришьет палец. Но ни разу не пришила Матрешенька палец. И в мясорубку рукой ни разу не попала, а так было страшно смотреть, как крутится и крутится внутри винт, подхватывает, перемалывает мясо — вот-вот отхватит, провернет палец.

И цветы были подвязаны лентами. Эти ленты были почти всегда из лоскутков. Обернет Матрешенька цветочные горшки бумагой, да не простой, а вырежет ее кружевами. Больше всего мы любили, чтоб были на узорах человечки. Обернет горшочки такой бумагой и повесит на каждом большой яркий бант.

Мама никогда ничего не говорила. Приходила: уютно-чисто — и ладно. В ее комнате бантов не было ни одного, и горшков с цветами не было.

Еще Матрешенька всегда так усаживала наши игрушки, чтобы им было удобно. Примостит кукол, поросенка, лошадку как следует, повяжет кому надо бантики, сошьет платьице. Мы придем со двора, из школы, — они сидят румяные, чистые.

Усадит их, а сама сидит, вяжет нам варежки или носки, или перешивает себе сарафан из старого маминого костюма, или нам шьет платьица с отделкой из своего, из Светланиного, из маминого костюма.

Или пишет письмо в Казань своей дочке Шуре. Семь детей было у Матрешеньки, осталась одна дочка. Темная жизнь в деревне, бедность, уморила троих. Еще трех — война и голод. Уцелела самая цепкая — Шура. Ей и пишет письмо Матрешенька большими печатными буквами:

«Здравствуй, милая дочка Шура! Как ты живешь? Как живет твой сын Вадим и другой сын Славка, и твой муж Федор? Как ваше здоровье? Не пьет ли муж снова? Если пьет сильно, скажи, что я ему не велю. А то пусть ко мне приезжает».

Или читала нам вслух книжки, большие, яркие, с картинками. Если картинки были серыми, мы их сейчас же раскрашивали. Читала, медленно шевеля губами, часто не все слова удавалось прочесть сразу, мы ей помогали, подыскивали слова. Очень мы любили книги.

Самые хорошие были выходные дни. Сначала они так и назывались выходными, а потом стали называться воскресеньями и наступали уже не через пять дней, а через шесть, на седьмой. И хотя выходных стало меньше, но Матрешенька и ее подруги довольны.

— Так-то по-Божески, — говорила тетя Наташа басом.

Днем Матрешеньке некогда.

— Нянечка, нам скучно.

— Сейчас оркестру позову!

Вечером рассказывала нам сказки. Особенно, когда мы были маленькими. Потом научила нас рассказывать их друг дружке. Уставала за день. Рассказывает, рассказывает, а слово за слово цепляется, слова длинные, голова падает.

— Ну, Матрешенька, ну!

— Не мешайте спать нянечке! — говорит мама.

Особенно мы любили сказку про Царевну-лягушку. Рассказываем ее друг дружке. «Тарас!» — говорила Наташа тайное слово. Это означало: «Таня, рассказывай!» Или — к Матрешеньке. Вяжет что-нибудь вечером, сидит на своей кровати. Мы сидим рядом с двух сторон.