Борис Алмазов - Самый красивый конь (с иллюстрациями)

— Носи, Вася, на здоровье! — заорал Столбов и вскочил на парту.

Тут в класс вошёл Борис Степанович.

— Ясно! — сказал он весело. — Теперь ясно, кто будет парты мыть.

— Да я только вскочил, — возмутился Столбов. — Другие всё время бегают!

— Другие будут мыть в другой раз.

— Борис Степанович, вот! — Мослов протянул ему карикатуру. — Вот! — Он словно гордился. — Вот, оскорбляют…

В классе стало тихо.

— Ну, если это тебя оскорбляет… — сказал учитель.

— Значит, ты осёл и есть! — крикнул Столбов и захохотал.

Борис Степанович глянул на него внимательно и сказал:

— Кстати, автор этих стихов себя и своих одноклассников тоже считает ослами.

— Это почему же? — удивился Столбов.

— А тут так написано: «Осёл среди ослов», и я не понимаю, почему ослов так раздражает, что один из них «в председатели прорвался». Это справедливо, ведь, значит, льва-начальника они не заслужили.

— Это почему же? — опять спросил Столбов.

— А потому, что они даже не ослы, а зайцы. Стихотворение-то без подписи. Кто писал — трус!

Тут Столбов хотел было сказать: «Да вы что! Это я нарисовал и написал. И ничего тут такого нет, пошутить нельзя», да только не успел. Васька Мослов вскочил и заорал:

— Это Пономарёв нарисовал. Пономарёв!

— Что же он, сам себе письма пишет? — сказал учитель. — Это письмо Пономарёву адресовано.

— Это он для конспирации.

— Нелогично. Успокойся. — Борис Степанович заложил руки за спину и прошёлся по классу.

— Меня сильно огорчает не то, что вы не умеете шутить, но что вы не умеете отличать остроумие от оскорбления. Как вы медленно взрослеете и как вы медленно умнеете!..

— А Пушкин тоже карикатуры рисовал, — сказал Столбов.

— Пушкин в вашем возрасте свободно владел французским языком, латынью, дружил с умнейшим человеком своего времени, с философом Чаадаевым… А вы, я вижу, живёте со дня на день, не думаете ни о прошлом, ни о будущем. Посмотрите, большинство из вас ничем серьёзно не интересуется… Даже гражданская жизнь, я не боюсь этого слова, гражданская жизнь вашего класса вас не интересует… Ну, ладно! — Он устало потер лоб. — Уж коли зашла у нас сегодня речь о басне, нарушим программу и поговорим сегодня о баснях. Наспи писать уметь надо, ибо басня подчиняется определённым законам… В Древней Греции жил старый и безобразный раб по имени Эзоп…

В перемену Мослов подошёл к Панаме и, показав кулак, сказал:

— Ты, Панама, у меня ещё узнаешь, как карикатуры рисовать!

Панама потерял спортивные трусы. Ну как теперь на физкультуру пойдёшь? Все трусы у Панамы для этого дела не годятся. Из старых он вырос, а те, которые постоянно носит, вообще показывать нельзя. Они в маленький цветочек. Это у мамы была такая материя, она взяла и Панаме трусов нашила.

Мыкается Панама по коридору. Все на физкультуру ушли. Как раз четвёртый и пятый уроки — физкультура. Мог бы Панама домой пойти, да там делать нечего. Все на работе. Шатается он по школе, боится на завуча нарваться. Вдруг из учительской вылетает Борис Степанович, какой-то встрёпанный — и в класс. В классе сразу тихо. Он чего-то там поговорил, опять в учительскую побежал, ну в классе, конечно, сразу шум, даже кто-то кукарекать начал. А ещё восьмой класс! Опять вылетает Борис Степанович.

— Ну что ты будешь делать, — говорит, никак дозвониться не могу. Как провалился! — И вдруг видит Панаму. — Ты чего делаешь здесь?

Панама объясняет: мол, так и так, трусов нет.

— Это очень кстати, то есть это скверно, конечно. И вообще, в этом месяце я второй раз вижу, как ты уроки прогуливаешь. Смотри, добром это не кончится.

— Ну я же не специально… — оправдывается Панама, а в восьмом классе орут — хором петь начали! А ещё восьмой класс!

— Вот что, — говорит Борис Степанович, — выручить меня можешь?

— Безусловно, — отвечает Панама.

— Это, конечно, непедагогично… И вообще категорически запрещается учеников по своим делам посылать, да тут вопрос жизни и смерти. Такие, брат, дела… Вот тебе деньги, адрес, садись на такси. Коли охрана пускать не будет, звони по такому телефону. И записку эту в собственные руки Петру Григорьевичу отдай. Понял? В собственные руки!

На стоянке было несколько машин. Видно, стояли они давно: на них успел жёлтый лист нападать. В первой машине шофёр читал книжку. Панама решительно открыл дверцу, сел рядом и протянул бумажку:

— Здрасте, отвезите меня вот по этому адресу…

— Есть! — сказал водитель и начал выруливать со стоянки. — Собака, что ли? — спросил он, когда они понеслись по улице.

— Где? — спросил Панама.

— Да вот лечить-то?

— Кого?

Шофёр как-то странно на него посмотрел.

— Я говорю, зачем в институт-то едешь?

— В какой?

— Да ты хоть знаешь, куда едешь?

— Там написано, — глядя прямо перед собой, ответил Панама.

— Там написано: «Ветеринарный институт», вот я и спрашиваю, собака, что ли, заболела?

— Нет, — ответил Панама, — я с письмом…

— А, — сказал шофёр, — другое дело… А то я раза три доктора по адресам возил. Смехота! То у щенков зубки режутся, то кошка окотиться не может. Как сбесились все. А один едет, чуть не плачет — рыбки заболели! А рыбки-то эти гроша ломаного не стоят, и на сковородку-то не положишь.

Панаме почему-то стало очень скверно. И неожиданно для себя он сказал:

— У меня тоже рыбки есть! — Хотя никаких рыбок у него не было.

— Ты — пацан, ты — другое дело. А тут взрослый дядька в игрушки играется!..

— Всё лучше, чем водку пить! — сказал Панама и сам себе удивился.

— Это точно, конечно… — сказал шофёр и замолчал.

Панама выскочил из машины, бодро толкнул дверь института, но сердце у него бешено колотилось.

В большом вестибюле, за никелированным забором стояла толстая тётка с громадной кобурой на боку.

— Тётя, извините, пожалуйста, могу я видеть Петра Григорьевича Николаева?

— Пропуск заказан? — рявкнула тётка.

— Нет, тётя, я с письмом, — сказал Панама самым вежливым голосом, на который был способен.

— Звони по телефону!

Панама набрал номер, написанный в бумажке.

— Можно попросить Петра Григорьевича, извините, пожалуйста…

— Его нет! — И трубка загудела.

Панама опять набрал номер.

— А где Пётр Григорьевич? Извините, пожалуйста.

— На конференции! — И трубка загудела.

— Тётя, — сказал Панама, — у меня важное дело. Можно, я отнесу письмо?

— Оставляй на охране. Пойдёт домой, я передам.

— Борис Степанович велел в собственные руки. Тётя, это очень важно! Можно, я пройду? Я вам портфель в залог оставлю.

— Да на что мне твой портфель с двойками! Сказано: без пропуска не пущу. Так что уходи отсюда!

Пошёл Панама на улицу, получил по спине вертящейся дверью, сел на скамейку. Думает. «Никчёмный, — думает, — я человек. Борис Степанович с таким лицом белым из класса в учительскую носился, а я его письмо отдать не могу… Панама я, панама!» А в горле уже ком стоит.