Борис Алмазов - Считаю до трех!

В дальнем конце коридора из-под неплотно прикрытой двери пробивался свет; вытянув руки, Лёшка двинулся туда и заглянул в щель. Посреди комнаты торчал мольберт. Вадим стоял около него и занимался странным делом. Он водил по картине, где были нарисованы какие-то тётеньки с крыльями и тёмные деревья, горячим утюгом. Кусков смотрел на покрытый испариной лоб Вадима, на его крупные руки.

«Так вот он кто! Он художник! По ночам работает! — с уважением думал мальчишка. — Все спят, а он работает!»

Он тихо прикрыл дверь и вернулся в комнату.

«Удивительный человек! — думал Лёшка. — Все, наверное, способы, которыми картины пишутся, знает! Вон как он её утюгом, чтобы гладкая была… Наверно, чтобы блестела…»

Всезнающий Штифт научил Кускова колдовать: если чего-нибудь очень хочется, нужно загадать желание, собрать свою волю, сосчитать до трёх — и всё сбудется!

«Это раньше думали, — говорил Штифт, — что это всё колдовство, а теперь научно доказано: всё дело в сильной воле. Нужно только научиться волю концентрировать!» — «А ты пробовал?» — спросил его Кусков. «Тыщу раз. Но я рассеянный. Отвлекаюсь. Только начну сосредоточиваться… сосредоточиваюсь, сосредоточиваюсь… хлоп, о чём-нибудь другом подумаю, и всё пропало. У меня воля слабая, а вот ты волевой, у тебя должно получиться… Только загадывать нужно на людей! Понял?» — «Как это?» — «Ну не так, что хочу, мол, жвачки, — ну и хоти! Ничего не выйдет, а нужно, чтобы на человека… Хочу, например, чтобы ты мне отдал половину жвачки, которая у тебя есть. Ты моей воле подчиняешься, и мы жуём оба…»

Сейчас, вглядываясь в высокий лепной потолок, где надували щёчки смешные амуры, Кусков начал концентрировать волю: «Хочу, чтобы мы с Вадимом никогда не расставались! Хочу, чтобы я оказался его братом или сыном! Считаю до трёх… раз… два… три…»

Лёшка не помнил, успел он досчитать до трёх или нет, потому что проснулся утром следующего дня.

Они явились в тот момент, когда Мария Александровна подала завтрак и Кусков, изо всех сил подражая Вадиму, заправил край крахмальной салфетки с монограммой за ворот рубашки. Художник наверняка их ждал. Лёшка заметил, как он поглядывал на часы.

— Сиди! Ешь! — строго сказал художник, когда Кусков хотел кинуться открывать двери. — Это ко мне.

В прихожей послышалась иностранная речь. Лёшке захотелось выскочить в коридор и посмотреть на пришедших, но он помнил вчерашний ледяной взгляд Вадима и его слова: «Разве ты не знаешь, мальчик, что подслушивать нехорошо?» — и поэтому сидел как приклеенный к кухонному табурету, хотя и умирал от любопытства.

И вдруг Мария Александровна взяла поднос, поставила длинные хрустальные бокалы, хлопнула пробкой бутылки с шампанским и осторожно, чтобы не расплескать вино, открыла дверь, что была прямо перед Кусковым. Оказывается, это была вторая дверь в мастерскую! И мальчишка увидел двух гостей, которые что-то рокотали по-английски, и мольберт, и вчерашнюю картину на мольберте.

Да! Это была она. Лёшка узнал деревья, узнал богинь с крыльями! Теперь картина находилась прямо перед ним, и он увидел, что она очень старая, тёмная, вся в трещинах.

Иностранцы ахали, смотрели на полотно в кулачок. Один что-то сказал и с сомнением покачал головой. Вадим махнул рукой, что-то ответил и перевернул холст. На холсте был большой чернильный штамп: «Разрешено для вывоза».

Тут иностранцы стали пожимать художнику руки, говорить «О! О!..», чокаться бокалами, которые звенели как колокольчики. Один достал длинный блокнот, что-то в нём черкнул, вырвал листок и подал Вадиму. Тот небрежно сунул зелёную бумажку в карман. У художника был очень расстроенный вид. Когда он увязывал картину, то даже погладил по раме рукой.

— Вот гады! — прошептал Лёшка. — Вадим коллекцию продаёт. Денег, наверно, нет. А эти сразу как вороны слетелись! И как это пограничники разрешают вывозить такие старые произведения искусства? Такая ценная картина, а они сразу штамп ба-бах…

Вадим обернулся, увидел Лёшку и так резко захлопнул дверь, что посуда зазвенела в буфете. «Психует, что картину продал!» — решил Кусков и не обиделся.

Когда Вадим проводил гостей, он совсем не казался расстроенным и даже напевал, намазывая масло на поджаристые гренки.

— Сколько эта картина стоила? — спросил, как бы между прочим, Лёшка.

И опять глянул Вадим на мальчишку тем тяжёлым взглядом, которым смотрел на него тогда, в баре, где Кусков свалился ему на спину.

— Зачем тебе? — спросил он.

— Вы не расстраивайтесь! — сказал Лёшка. — Вот я стану барменом, заработаю кучу денег, и мы выкупим эту картину обратно. Вы не расстраивайтесь!

Что-то дрогнуло в твердокаменном лице Вадима. Может, на сотую долю секунды потеплели глаза или разгладилась морщина над переносицей… Он внимательно посмотрел на Лёшку, словно только что увидел, и тут же строго сказал:

— Выкинь из головы!

— Что, её нельзя назад купить?

— Я сказал — забудь, не стоит она того.

«Это он от гордости так говорит, — подумал Лёшка. — В лепёшку разобьюсь, а постараюсь выкупить её, вот как только её разыскать?»

— Это искусствоведы были? — спросил он, пытаясь выведать, куда могла попасть эта картина.

— Ты что, ненормальный?

— Но они же на полотно в кулачок смотрели.

— А… — зло улыбнулся художник. — Должен тебе заметить, что большинство из тех, что на картины в кулачок смотрят, ничего в живописи не смыслят…

«Это он на иностранцев злится, — подумал Лёшка, — потому что картину жалко».

— Они вроде тебя: сразу «сколько стоит?», — говорил Вадим. — Но ты — мальчишка, а им непростительно… Сколько стоит? Много стоит! Они думают — чем дороже, тем лучше! Ну что ж, спрос определяет предложение! Так, что ли? Получайте, дорогие ценители, по самой высшей цене! — Художник засмеялся.

Потом резко оборвал смех и стал смотреть прямо перед собой, в стол.

— Сколько стоит… — сказал он. — Много стоит. На эти деньги проклятые всё обменялось — способности, мечты!

Лёшка не понимал, о чём это он, но слушал внимательно и старался запомнить, чтобы потом понять.

— Когда настоящее произведение искусства — тогда всё меняется, настоящий художник — человек светлый! Теперь таких и нет, сейчас всё больше мастеровые, а раньше были мастера… Мудрецы. Они не думали, сколько это будет стоить… Был такой художник Рембрандт. Слыхал?

— Не-а! — сознался Лёшка.

— Тоже всё собирал, собирал… А потом разорился. И когда пришли описывать его имущество и всё забрали, он не расстраивался: «Забирайте эти золотые вещи, я запомнил их блеск…» Потому что был мастер! А я один раз двести рублей потерял — неделю расстраивался! Поэтому я то, что я есть!