Валерий Николаев - Озябший ангел

– Гитлеру твоему нужен город, – в запале продолжал мальчик, – а тебе, что нужно тебе в моей стране? Земля? Так мы ею всех обеспечим. Земля в этой яме, – схватил он с края воронки комок дёрна, – она теперь твоя. Подавись ею!

И Вовка швырнул в него ком земли. На жесты он не скупился. Ему отчего-то было очень важно, чтобы фашист понял его.

– Ихь бин фон дир шон мюде геворден. Холь дихь дер гайер! – выплеснув остатки ярости, немец сплюнул себе на подбородок.

– Плюёшься, гад! А ты, видать, немало людей погубил, чтобы заработать этот поганый крестик, – Вовка сорвал с его груди награду, взглянул на неё и швырнул на дно воронки. – Там ему самое место.

И тут глаза мальчика неожиданно для него самого наполнились слезами.

– …И я не жалею, что попал в тебя, – закончил он свою мысль.

Фашист, вероятно, устал и смирился со своей участью. Ибо ненависть в его глазах стала вытесняться страданием. Мальчик растерялся.

Немец беспомощно шевельнул рукой и глазами указал себе на грудь. Вовка взял его руку и положил её, куда он просил. Тот дважды царапнул пальцем по нагрудному карману френча.

– Что-то вытащить? – спросил Вовка. – Сейчас.

Он извлёк из кармана немца документы, подписанный незапечатанный конверт с письмом и обёрнутый картонкой фотографический снимок. Картонка отогнулась, и мальчишка с недоумением замер. На снимке была запечатлена самая обычная счастливая семья. Красивая женщина с русыми волосами, завязанными в пучок; жизнерадостный мужчина и маленькая, лет семи, девчонка с озорной улыбкой. Фото снято на фоне опрятного особнячка, хорошо видны номер дома и название улицы. От всего этого веяло далёкой безмятежной жизнью.

Некоторое время Вовка смотрел на фото как под гипнозом. «Всё-таки странно…– думал он, – у этого фрица тоже есть дом, жена, дочка. Как же это может быть?» Наконец, справившись с замешательством, он спросил немца:

– И что с этим делать?

– Ден бриф, шик ден бриф.

– Это? – Вовка показал ему документ.

Тот отрицательно покачал головой.

– Может быть это? – мальчик за уголок приподнял конверт.

– Я, – удовлетворённо прикрыл глаза немец.

– Отослать письмо? – мальчик жестами подкрепил свой вопрос.

– Я, – кивнул немец.

– А это куда положить? – Вовка показал на фотографию и документ. – Сюда же?

– Я, – согласился тот. И словно карандашом пошевелил пальцем.

– Хочешь, чтобы я дописал письмо? – Вовка на воображаемой странице тоже пальцем сделал короткий росчерк.

– Я, – голос немца начал слабеть.

– Ладно, допишу. И отошлю. Если жив буду, – поясняя свои слова жестами, добавил он и спрятал всё в карман курточки.

Правая нога мальчика, соскользнувшая под бедро немца, совершенно промокла и от напряжения занемела. Вовка потянулся к лежащему на краю воронки автомату, вдавил его в дёрн и, вцепившись в цевьё, выбрался наверх. Оторванная подошва тотчас напомнила о себе. Мальчишка с недовольной гримасой повернул носок ботинка влево, вправо и понял, что не сможет больше сделать и шагу. Бросив подсумок с боеприпасами наземь, паренёк уселся на него.

– Подожди немного, – обратился он к немцу и, подкрепляя слова жестами, сказал: – Вот подвяжу подошву и побегу за санитарами, они тебя живо перевяжут.

Вовка сноровисто стащил с ноги ботинок, выжал воду из портянки, оторвал от неё узкую полоску материи и начал скатывать её в жгут. Вдруг он услышал осевший голос немца:

– Ихь браухе шон кайне занитэре. Ихь вайс, ихь штербе йецт.

– Слушай, фриц, подожди ещё минутку, – мальчик показал на запястье, где носят часы. – Не побегу же я в одном ботинке. Я быстро.

– Ихь браухе шон кайне занитэре, – настойчиво повторил немец, отрицательно покачивая головой.

– Не надо санитаров? – переспросил его мальчишка, указывая в сторону возможного нахождения санитарной машины.

– Ихь браухе нихьт. Эс ист шпэт, – подтвердил тот.

– Я понял, – кивнул ему Вовка. – Не надо так не надо. Тебе виднее.

Энергично встряхнув портянку, он туго навернул её на озябшую ступню и взялся за ботинок.

– Нэ надьё, – снова подал голос немец.

– Не надо? – не поверил своим ушам Вовка. – Что, не надо? Обуваться? Ха. Надо! Ещё как надо. Я тебе не аист. Мне стоять некогда. Нужно бегать, на двух ногах бегать.

– Ним майне штифель, – немец перевёл взгляд со своей ноги на ногу мальчика.

– Твои сапоги?.. Мне? – удивился мальчик.

– Я-я, – подтвердил немец.

– Нет. Не надо, – решительно отказался Вовка. – Не хочу. Носить твои сапоги и каждый день помнить о тебе. Не хочу.

– Я-я, – продолжал настаивать немец. – Ихь шэнке зи дир. Ду эринерст михь ан Гаврош.

– Гаврош? – уточняя, повторил паренёк. – А-а…Я читал про него, отчаянный хлопец. Но я не Гаврош. Меня зовут Вовка.

– Офко? – удивлённо прищурился немец.

– Владимир, – поправился мальчик.

– О! Вальдемар. Унд ихь бин Гюнтер.

– Ты – Гюнтер? – для верности переспросил Вовка.

Немец кивнул.

– Понятно, – сказал мальчик. – Сапоги у тебя, Гюнтер, конечно, ладные… Но я не хочу.

– Волен вир зи умтаушен, – шевельнул немец двумя пальцами, переводя глаза со своих ног на его ноги и наоборот. Тем самым, подтверждая догадку мальчика.

– Меняться хочешь? – жестикулируя, спросил Вовка.

– Я-я, – устало сказал немец. – Шнеллер.

– Ну, ладно уж, давай, – вдруг согласился мальчик. – Одной проблемой меньше. Все равно уж не забыть всё это.

С помощью жгута он основательно закрепил подошву на ботинке. Потом, с трудом сняв с негнущейся ноги немца сапог, примерил его: сидит хорошо. И только тогда мальчик поменял одну пару обуви на другую. Завязав последний шнурок, он взглянул на немца. И тут заметил, что его синие глаза заметно помутнели.

– Спасибо, Гюнтер, – сказал мальчик. – Крепкие сапоги, только уж больно холодные.

Немец шевельнул пальцем.

– Лас михь майне мэдхен, Марта унд Катрин, анбликен.

Вовка, услышав имена, всё понял. Он достал снимок, приблизился к немцу и поднёс фотографию к его глазам. Тот долго-долго смотрел на неё и, кажется, улыбался. Вовкина рука стала уставать. Он спросил немца:

– Ну что, налюбовался на своих?

Тот не ответил. Мальчик наклонился, пристально всмотрелся в его лицо, неумело прикрыл ему глаза. Подумал: «Верно говорят: от смерти не посторонишься». Взглянул на снимок. «Надо запомнить их имена, война ведь когда-нибудь кончится».

Вовка поднял каску, закрыл ею лицо умершего и полез из воронки. Выбравшись наверх, мальчик оглянулся на окоп. Ополченцев нигде не было. Сгущающиеся сумерки не позволяли в деталях рассмотреть, что делается на флангах. Однако и слева, откуда он пришёл, и справа, позади него, слышался приглушенный рабочий шум соседей. Паренёк не знал, что линия обороны на этом участке выравнивается, и окоп Садовникова находится уже в тылу. И поэтому чувствовал себя как-то неуютно.