Лариса Шевченко - Надежда

С трепещущим сердцем постучала в красиво обитую дерматином дверь. Ирина открыла сразу. «Значит, ждала», – обрадовалась я.

Вошла в широкий длинный коридор. На полке для обуви аккуратно расставлены тапочки и ботинки. Кроме взрослой вешалки, пониже – крючки для Ирины. На полу дорожки точь-в-точь как у нас в холле детдома.

Я разулась, и мы прошли в комнату Ирины. Кровать, стол, книжный шкаф, шкаф для одежды, картина. На ней изображены: лес, луг, болотце. Вдали сарай. Через ручей переброшен полуразрушенный мостик. Запустение. Тишина. Мне тоже захотелось говорить тихо.

– Кто выбирал картину? – поинтересовалась я.

– Мы вместе с мамой.

– Мне всегда хотелось иметь такую же спокойную, задумчивую. Только голубое небо я сделала бы немного нежней.

Ирина предложила мне стул, а сама пошла в кабинет отца.

В открытую дверь я увидела стену шкафов. А в них книги, книги…

– Ух! Какое богатство! – не сдержала я восторга.

Ира сняла с полки большую тяжелую книгу и положила передо мной. Я взглянула на свои руки и спросила, где умывальник. Ира отвела меня в белую ванную комнатку.

– Этими игрушками ты играешься? – спросила я, заметив в углу комнаты ящик, из которого торчали головы кукол и зверей.

– Не играюсь, а играю, – с улыбкой поправила Ира, – частица «ся» – это сокращенное «себя».

– Откуда ты знаешь про это?

– У меня мама лингвист. В институте работает.

– И папа в институте?

– Да. Он в Гражданскую войну был сыном полка, хотел стать военным, но потом увлекся историей.

Мне понравилось, как просто Ирина рассказала о родителях, и я поддержала разговор:

– Папа моей подружки тоже был сыном полка. Где только ни воевал! Но в школе не учился. А невесту из пединститута приглядел. Три раза ее выкрадывал. Но она хотела учиться и возвращалась. Но институт так и не окончила. Дочка родилась. Первое время они нормально жили. Теперь старшая дочь в университете учится, меньшая – в первом классе, а их папа при доме культуры подрабатывает тем, что плакаты пишет. Он заставляет жену идти работать, чтобы дети в обносках не ходили. А она не хочет. «Стара, – говорит, – учиться, а в уборщицы не пойду». Из ученой семьи была. Не повезло ему, да?

– Не знаю. Может, наоборот. Трудно за чужую семью решать, – рассудительно ответила Ирина.

Мы сидели рядом. Моя новая подруга рассказывала истории создания картин и интересные случаи из жизни художников.

В комнату вошла высокая, голубоглазая блондинка в строгом черном костюме. Я испугалась, вытянулась по струнке и пробормотала:

– У меня руки чистые, и я… веду себя хорошо.

Женщина улыбнулась светло и мягко:

– Не отвлекайтесь, я вам бутерброды сделаю.

Вскоре Иринина мама позвала нас на кухню. Передо мной сидела не строгая, научная дама-лингвист, а добрая тетя в длинном голубом халате. Я обратила внимание, что движения рук у нее грациозные, голос приятный, богатый оттенками звучания. Я смотрела на ее красивое лицо и удивлялась, почему со мной, чужой девочкой, она ведет себя как с равной ее дочери? Я все еще продолжала смущаться, судорожно подбирала со скатерти крошки. Булку съела, а колбасу потихоньку спрятала в карман. Альбина Георгиевна заметила и сказала, что даст бутерброды с собой. Я испугалась, что меня больше не пригласят, и заплакала. Альбина Георгиевна успокоила:

– Не волнуйся. Все в порядке. Мы гостям всегда рады. Приходи к нам. Ты хорошая девочка.

«Какая она понятливая!» – подумала я. В носу снова защекотало. Чувствую, не могу успокоиться. Попросила разрешения уйти. Ирина проводила меня и на прощание, дотронувшись до плеча, сказала:

– Жду тебя в субботу, обязательно приходи.

МУЗЫКА

Сегодня мы с Ириной слушаем пластинки. Я так рада! У нас для младших классов даже радио нет. Мне без него скучно.

– Ирина, а частушки тебе нравятся? – спросила я.

– Не всякие.

– А я их не люблю. Слова в них какие-то глупые, и мелодия сердце не трогает.

Недавно видела на улице свадьбу. Невеста красивая, с цветами, в белом штапельном платье, а гости пели «соленые» и матерные частушки «Ой, Семеновна!» Она, бедная, глаза боялась поднять. Мне так было стыдно за ее родню! Я спросила молодого дядю:

– Разве нельзя без ругательных слов?

А он засмеялся:

– Пускай привыкает. Женщины грубую любовь больше любят.

– Неправда! – возмутилась я.

– Телячьи нежности! Ты с чьей стороны родня?

– Не родня, – созналась я.

– Ну и дуй отсюда! Не порть компанию, – рассердился на меня дядя.

Я и ушла.

– А какая тебе музыка нравится? – с интересом спросила Ира.

– Песни о родине люблю. Еще люблю грустные или военные. Детские – сю-сю – нет. И скрипку не люблю. Она словно плачет. Сердце так и разрывается. Практикантка Галя приучала нас слушать трудную музыку. Но я не понимаю такой, от нее настроение разное делается.

– Значит, понимаешь. И в народной музыке есть замечательные моменты, великие композиторы используют их. Глинка, например. Мы как раз в музыкальной школе его проходим. Я пятый год учусь, – с гордостью сказала Ирина.

– Как это? Тебе же всего десять лет!

– С пяти лет пошла.

– Я как-то вечером попала в актовый зал, там старшеклассник на пианино играл. Хороший. Даже разрешил клавиши потрогать. Я спросила его: «Чтобы играть, надо ноты знать?» «Не обязательно, – ответил он. – Можно подбирать на слух. Вот попробуй…» Но у меня ничего не получилось. Я испугалась, что у меня нет музыкального слуха, а он успокоил: «Не всем же быть музыкантами. У тебя, наверное, к чему-то другому есть способности». «Рисовать люблю», – радостно заверила я мальчика. Понимаешь, мне очень не хотелось быть бездарной. Ира, проиграй мне свое домашнее задание.

– Тебе скучно будет слушать этюды. Лучше спою мою любимую песню. Очень трогательная.

И она запела: «Спи, моя крошка, мой птенчик пригожий. Баюшки, баю-баю…» У меня сами собой потекли слезы. Я вздохнула:

– Сыграй что-нибудь веселое или торжественное.

– Пожалуйста: «Славься, ты славься, Русь моя…»

– А скажи, ты слышишь в голове музыку?

– Конечно, постоянно. Ту, которую выучиваю. Иногда пытаюсь сочинять этюды. Но пока не очень получается. Прокручиваю их в голове и все переделываю, переделываю.

– У тебя талант?

– Талант – это труд, терпение. Так папа говорит, – очень серьезно ответила Ирина.

– Не скучно учиться музыке?

– Нет. Иногда устаю, и тогда хочется все бросить. Нагрузка у меня большая.

– Я от чистописания тоже устаю и злюсь… Ой, говорю, говорю. Может, я тебе мешаю?

– Нисколько. Да и «разгрузочные часы» у меня должны быть.

– А у меня нет «загрузочных».

– Будут и у тебя, – засмеялась Ирина, – тогда иначе «запоешь!»

– Давай вместе споем «Горе горькое по свету шлялося…»? – неожиданно предложила я.