Лариса Шевченко - Надежда

– Здорово! – согласилась я.

– Его в восемь лет сразу во второй класс отправили. Хотели в третий, да он писать не умел. Зато читал все подряд и только про технику. В шесть лет законы физики открывал. Один раз моет руки и вдруг как закричит: «Ребята, волны не просто так в раковине образуются, а определенным образом». Или как-то играет со стеклянной трубкой и опять зовет ребят старших классов: «Смотрите, вода на одну высоту поднимается, когда я пальцем конец трубки закрываю. Здесь закон какой-то! Как он произносится?» А как в школу пошел, так в физико-техническом кабинете какие-то схемы собирает, опыты проводит. Из библиотеки не вылезает. Учительница физики спросила его:

– Зачем читаешь учебники за техникум и институт? Ты же все равно ничего в них не понимаешь?

А он ей ответил:

– Я читаю до тех пор, пока понимаю. Где не могу сообразить, – закладки делаю.

Учительница проверила все книжки, которые он брал в библиотеке, и поразилась: точно – в одном учебнике закладки, в другом… И все не по школьной программе. А ведь он только два месяца как начал изучать физику в школе. Учительница с ним беседовала. Даже спорила. Но не во всем могла его убедить. А потом призналась: «Логикой меня давит, мыслит нестандартно. Недавно глаза открыл на то, о чем и не догадывалась. Когда объясняла ученикам простейшие уравнения, долго искала способ, как проще, доступней донести новый материал, а он мимоходом бросил фразу, – и все у меня в голове встало на место».

Часто Саша фантазирует в форме забавных небылиц. Манера рассказа у него такая от скромности. В них много остро подмеченных подробностей, на которые мы обычно не обращаем внимание. Не упускает он случая и пошутить, но никого не задевает за живое, не обижает.

И никто Сашу не заставляет учиться, сам каждую свободную минуту бежит в библиотеку. Старшеклассники любят обсуждать с ним уроки. Он начинает разговор так: «Не знаю, какие там у вас формулы, но если подумать…» Вот, какой у нас Саша! – восторженно закончил Толян.

– А другие уроки он тоже хорошо знает? – поинтересовалась я.

– Тут смех! Недавно по истории учительница поставила ему за письменную работу в классе двойку. Саша возмутился и попросил объяснить – за что? Она отмахнулась: «Мало написал – всего шесть пунктов плана. А где конспект урока?» Саша не успокоился и захотел узнать, о чем он не написал. Тут в класс вошла вторая учительница истории, прочитала его работу и сказала: «Мечта каждого учителя научить учеников излагать материал таким образом». И при этом Саша не задавака. Я спросил его: «Как ты можешь так много выучивать?» И знаешь, что он ответил? «То, что нравится, я не учу. Само запоминается, вроде как я проникаюсь этим».

– Проникаться… значит хорошо понимать? – уточнила я. – А, ясно! Я же не заучиваю, что вокруг синее небо, красивые цветы, деревья, а все равно запоминаю, может быть, на всю жизнь. А Саша природу замечает?

– Не знаю, о ней никогда не говорит. Железками занят.

– Наверно, у каждого своя радость. Только не сразу про это поймешь. Мою подругу Валю считали дурочкой, а она детей любила, и возиться с ними ей было в удовольствие. Может, это самое главное у нее в жизни.

– А мне… ничего не интересно. Ничего не люблю, – удрученно проговорил Толян.

– Найдешь свое. Бабушка Дуня считает, что любить – тоже талант. Ведь маму свою любишь? Любишь. А я про любовь к родителям ничего не понимаю, не чувствую ее.

– Если бы мама нашлась, тоже любила бы.

– Не знаю. Не думаю.

– Почему?

– А где она была, когда мне было плохо в лесном детдоме?

– Может, причина какая серьезная…

– Причины, чтобы бросить ребенка, не бывает. Смерть – одна причина.

– Ты бываешь жестокая.

– Я справедливая.

– А что о своем отце думаешь?

– Что о нем думать? Мужчина должен защищать семью. И родину. Если бросил нас, то и вспоминать о нем нечего.

– Нельзя так. В жизни все сложно. Я же понял маму, когда она отдала меня в детдом.

– А я не могу. Не хочу об этом говорить. Понял?..

– Ладно. Вон Саша идет.

Саша протянул Толе руку и с удивлением спросил:

– Что приключилось? Ты сейчас как градовая туча.

– Его ничего не интересует, играть ни с кем не хочет. Ходит по улицам и все, – ответила я за друга.

– Так ведь думает о чем-то, а не просто ходит? В одной книжке я прочитал, что в школе надо учиться не семь классов, а хотя бы восемь, а лучше десять. У большинства детей всякие стремления и серьезные желания прорезаются к пятнадцати или шестнадцати годам. Тогда они специальность правильно выбирают. А если и дальше ни к чему не влечет, то учителя должны помочь.

– А до пятнадцати, что мне делать? – понуро спросил Толян.

– Учиться, мастерить. Главное, время попусту не тратить. Я уже пилить, строгать, паять, даже выпиливать умею. Мне не скучно!

– И тоскливо не бывает? – спросила я осторожно.

– Я же человек, – просто ответил Саша.

При этом уголки губ его вздрогнули.

Толя занервничал и сменил тему разговора:

– Вон идет наш новый столяр, сегодня он травит насекомых.

И указал на старого человека в изношенном рабочем костюме.

– Что-то он не похож на нового, – пошутил Саша.

– А зачем второй раз насекомых травить? Их же больше не видно.

– Это они, негодники, замаскировались под микробов. А через неделю опять посыплются из всех углов, – засмеялся мой новый знакомый и, увидев кого-то, побежал к корпусу.

– И нам пора к твоей маме, – обратилась я к Толяну.

И мы побежали. По дороге не пропустили ни одного ледяного спуска.

– Повезло дворникам, – смеялся Толя, – мы им все дорожки от снега штанами расчистили!

Вдруг на меня напало странное беспокойство. Я остановилась, как бы не зная, что делать и куда идти. Потопталась на месте, пыталась разобраться в своих чувствах. Волнение нарастало. Бросило в жар. Грудь распирало, дрожали ноги.

– Да что с тобой? Заболела? – недоумевал Толя.

– Почему-то не хочется идти дальше. Вернее хочу, но что-то не пускает. Или боюсь? Сама не пойму. Давай вернемся назад?

– Ну, ты даешь! Если больная, то отведу тебя назад. А если нет, так чего капризничать? – возмутился Толян.

– Я никогда не капризничаю! На меня напал беспричинный страх. И боль в груди. Боль как страдание. Будто душа плачет и просит чего-то, – сердито возразила я.

– Раньше такое случалось? – уже спокойнее спросил он.

– Нет. Давай все-таки вернемся. А вдруг я и вправду заболела?

– Ты не можешь идти?

– Ноги идут, душа не хочет.

– Ну не хочешь, тогда один пойду. Я же тебя не заставляю! К своей маме иду, – резко добавил Толян и отвернулся.

– Не сердись. Пересилю себя, – пообещала я.

И только мы повернули на дорогу, ведущую к работе его мамы, болезненное возбуждение пропало, исчез страх, перестало болеть в груди. Будто ничего со мной и не происходило. Я шла и думала: «Чего зря Толика рассердила? Надо было перетерпеть боль молчком».