Гуля Риф - Равнение на Софулу

Три игры Айнур терпел. На четвёртый день, не выдержав, крикнул:

– Вы нарочно назначаете одиннадцатиметровые!

– Что ты гонишь? – заступаясь за отца, заорал Валерка.

– Твой фазер сейчас придумал нарушение, которого не было.

– Не было! – загудела команда Айнура.

– Было! – протестовала команда Валерки.

Сам Валерка, сверкая разноцветным синяком на лбу, бросился на Айнура. Дядя Толя их разнял, назвав Айнура «наглым татарчонком». Тот, обидевшись, ушёл домой и вечером попросил отца взять путёвку в лагерь на первый заезд. Он за тринадцать лет в загородный лагерь ездил один раз, и с того единственного раза возненавидел его, потому что там всё приходилось делать по команде, по разрешению и по расписанию. Но гулять во дворе больше не хотелось. Еле дождался начала каникул и отправился в добровольную ссылку.

Вернувшись, Айнур понял: обгорание на солнце, драка с Валеркой, несправедливость дяди Толи в судействе и загубленный месяц в лагере – ерунда. За время его отсутствия мама удивительным образом из крепенькой хохотушки превратилась в печальную Дюймовочку с большими, глубоко запавшими глазами. Айнур вначале порадовался за неё, похудевшую, постройневшую. Однако по выражению папиного лица и его поведению – а он стал слишком обходительным с мамой – понял: с ней что-то не так.

Мама день за днём таяла, становясь прозрачной и хрупкой. Даже её смех, раньше не умещавшийся в их маленькой квартире, разбивавшийся о стены и вылетающий на улицу, сделался тихим – слабым ручейком вытекал через узкую щёлку высохших губ.

Вместе с прежней мамой ушли, растаяли дни, когда они все вместе обсуждали новости, спорили о космосе, придумывали подводный крабоход и играли в шахматы. Иногда Айнуру казалось, что настоящую маму похитили пришельцы, заменив не совсем удачной копией. Её погруженность в себя и отчуждённость пугали.

Папа ходил угрюмо-озабоченный.

– Иди обследуйся, – гнал маму в больницу. – ты в медицине ни бум-бум, как можешь сама себе диагноз ставить?

Мама молчала. Ещё сильнее поджимала губы.

Сейчас она призрачным фантомом стояла у открытого окна, смотрела на улицу, где властвовал зычный голос бабы Поли и дерзкий смех детей. Солнце, пронзая насквозь лёгкую ткань мешковатого халата, высвечивало ее худобу.

– Ты заболела? – спросил Айнур.

– Завтра поедем в Верхоречье, – отозвался тихим голосом фантом, не оборачиваясь, словно обращаясь к солнцу, а не к Айнуру.

Вода журчала и радовала.

Речка!

С ней можно соревноваться наперегонки. А можно, разрезая поперёк шустрое течение, переплыть на другую сторону, пока Кряж не видит. Но он видит. Он всё видит. Погрозив кулаком с берега, закричал:

– Тимоха, шементом ко мне! Течением смоет. Будь рядом!

Расстегнув крепление, стряхнул с правой ноги протез, поскакал на левой и с криком «ух-хы!» нырнул.

Иван Фёдорович телом бревно кряжистое, без правой стопы, но ловкий и умелый во всём, в воде – рыба. Тимоха, хоть и знал это, вернувшись на берег, напрягся в ожидании. В такие минуты в его сердце прокрадывался страх: «Вдруг утонет?» – и он стоял наготове.

В середине реки, раскидывая брызги, появилась голова Кряжа.

– Айда-пошли! – позвал, взмахнув рукой.

Тимошка, радуясь разрешению купаться, а больше тому, что Иван Фёдорович не утонул, по второму кругу понёсся по мелководью, прерывисто дыша. Потеряв дно, поплыл.

На речку они ходили каждый вечер после сенокоса. Уходили ниже по течению от импровизированного пляжа.

Купались независимо от погоды.

Находиться в игривой воде Тимошке нравилось. И косить тоже. Вернее, наблюдать, как косит Кряж. Иван Фёдорович был скуп на движения – работал точно и выверено. Взмах – чирх! – трава у ног, взмах – раз-два! – без передышки. Тимка, уставая смотреть на него, начинал ловить «звуки», которые были разными по размеру, форме, цвету; некоторые трепетали крылышками, попадались и кусачие. Набегавшись и напрыгавшись, он застывал. Вслушиваясь в звон и жужжание насекомых, стоял в напряжённой позе, словно силясь что-то вспомнить. Оглядывался на Ивана Фёдоровича, – тот, шевеля мускулистыми плечами, отлаженным часовым механизмом продолжал укладывать на землю траву: взмах – чирх!..

Плавание утомило Тимку. Он успел три-четыре раза выскочить на берег и всякий раз, переживая за Ивана Фёдоровича, возвращался. Стерёг его.

Наконец Кряж выполз на четвереньках, мотая головой и отфыркиваясь, словно изображая соседского коня Грина, которого внучка Лидушки привела для купания.

«Откуда у Софийки бланш?» – разглядел Иван Фёдорович у девочки синяк под левым глазом. При встречах с ней ему хотелось улыбаться: вспоминал первую реакцию бабы Лиды на новость о беременности невестки: «От те на, привалила нечаянность!» Сама сноха Полина и Лидушкин сын Борис приняли это как должное, хотя были ровесниками Ивана Фёдоровича. В Москве у них росли два внука от старшего сына. Младший, неугомонный Вовка, засиделся в парнях и больше всех обрадовался появлению сестрёнки. Везде таскал с собой, научил играть в футбол, плавать, скакать верхом. А Софийка ему выбрала невесту, когда пошла в школу. В первый же день понравилась ей учительница физкультуры. Вернувшись с уроков, велела брату: «Женись на Марине Сергеевне. Она физкультурная, как ты». Все посмеялись, Вовка громче всех, а через полгода «физкультурная учительница» стала его женой.

– Стрекоза, откуда бланш? – не выдержав, поинтересовался Иван Фёдорович.

– С Палёным подралась.

– Расскажи-ка.

– Сначала Палёный говорил, что у меня шишковатые коленки. Я думала: «Ладно, не буду ссориться из-за ерунды». А вчера он выдал: «Ты не можешь играть в футбол с вывернутыми коленками». Нормально, да? Я, естественно, не выдержала: «Ты, Палёный, слепошара, что ли? Сначала мои коленки тебе кажутся шишковатыми, теперь вывернутыми. Это у тебя мозги вывернутые, поэтому в глазах мутно. Теперь я поняла, почему ты всё время мимо ворот бьёшь». Он разозлился и толкнул меня, потом я его, и мы тыдыщ-тыдыщ друг друга. У него тоже синяк. Я умею драться. И в футбол играть тоже умею. И коленки мои совсем не вывернутые.

Иван Фёдорович, едва сдерживая улыбку, сказал:

– Согласен, вывернутыми их назвать нельзя. Вот голенастая ты – да, оттого и колени шишковатыми кажутся. Это пока, потом израстёшься, и ноги покрасивеют, конечно, если в футбол гонять не будешь. Тут он прав. Вреден девчатам футбол. Всё повывихиваешь, к чертям, лучше шить учись да стряпать.

– Ещё один! – перестав намывать коню бок, возмутилась девочка. – Палёный и вы думаете, как вымершие динозавры. Он тоже твердит: «Иди вышивай. Нельзя девочкам с пацанами, мы боимся тебя травмировать». Главное, драться можно, не боится травмировать, – потрогала синяк Софийка, – а в футбол со мной нельзя. Придурок вообще Палёный.