Константин Станюкович - Антошка. История одной жизни

– Вы вот хороший…

– Я? – горько усмехнулся «граф». – Я прежде был, может, самый дурной… Ну да еще успеем с тобой пофилософствовать… и поближе познакомиться друг с другом. А с завтрашнего дня начнем действовать. Быть может, завтра же и оденем и обуем тебя как следует, по сезону…

– И вы меня на работу пошлете? – весело спросил Антошка. – Я умею хорошо собирать… Мне всегда подавали, когда я в нищенках был…

– Нет, Антошка, на такую работу я тебя не пошлю… К черту такую работу…

– Значит, с ларьком думаете?.. На это много капиталу нужно… И товар, и за жестянку! – деловито проговорил Антошка, понимавший, что «граф», который сам, случалось, «работал» по вечерам, останавливая прохожих просьбами на разных диалектах, не находится в таких блестящих обстоятельствах, чтобы завести ларек.

И так как Антошка не желал сидеть сложа руки и объедать «графа», считая это в высшей степени недобросовестным, то деликатно напомнил, что работа «в нищенках» вовсе не дурная и не тяжелая, особенно «если под пальтом полушубок».

Но, к крайнему изумлению Антошки, «граф» решительно запротестовал.

– Что же я буду делать? – спросил мальчик.

– Об этом подумаем! Подумаем, Антошка! – значительно протянул «граф», оставляя Антошку в некотором недоумении.

Анисья Ивановна принесла самовар, хлеб и колбасу, и скоро Антошка с наслаждением пил чай и закусывал. За вторым стаканом он передал «графу» подробности недавних событий у «дяденьки», и «граф» несколько раз вставлял неодобрительные эпитеты по адресу «ведьмы» и ее супруга и весело улыбался, когда Антошка рассказывал о подвигах, предшествовавших его бегству.

Постель была устроена на славу доброй Анисьей Ивановной. Она принесла довольно мягкий матрац, накрыла его простыней, положила большую подушку и теплое ватное одеяло и, убирая самовар, промолвила, обращаясь к Антошке:

– Небось, спать хорошо будет. Спи, Христос с тобой, бедняжка!

Сонный Антошка быстро разделся и, облачившись в чистую ночную сорочку «графа», юркнул под одеяло и тотчас же заснул, довольный, благодарный и счастливый, тронутый до глубины души нежной лаской, которую испытал первый раз в жизни.

«Граф» заботливо ощупал голову мальчика, присел к столу и задумался.

«Граф» раздумывал о том, как устроить Антошкину судьбу и не дать ему погибнуть в той развращающей атмосфере нищеты, безделья и нищенства, которую он хорошо знал по собственному опыту многих лет.

Но он конченый человек, а способный, неглупый Антошка еще на пороге жизни…

Этот бездомный, несчастный мальчик, обратившийся к покровительству «графа» и видевший в нем своего единственного спасителя, сделался теперь как-то особенно ему близким и точно родным. Он словно бы явился светлым лучом, озарившим беспросветный мрак одинокой горемычной жизни павшего человека. Этот мальчик, видимо, привязанный к нему, словно бы давал новый смысл его жизни. Сделать его человеком, иметь на свете преданное, благодарное существо – эта мысль радостно волновала «графа», являясь как бы примирением с жизнью.

Он горько усмехнулся, вспомнив, что прежде, когда он имел возможность спасти не одно несчастное существо, подобное Антошке, мысль об этом никогда даже и не закрадывалась в его голову. А он жил только для себя и думал о себе…

Теперь же он сделает все, что только возможно. Он напишет всем своим клиентам и, быть может, соберет нужную сумму для экипировки мальчика. Разумеется, ни один из его клиентов не поверит, что он просит не для себя. Еще бы поверить! Давно уже больше руб ля, самое большее двух, ему не посылали те из немногих родственников и товарищей, которые не всегда оставляли без ответа письма «графа», написанные в особенно трудные минуты жизни.

Наконец, он даже обратится к своему «знатному братцу», как презрительно называл «граф» своего старшего брата, занимавшего очень важный пост.

И много ли нужно? Всего каких-нибудь двадцать рублей, чтобы сделать все необходимое мальчику… И тогда можно будет посылать его в школу…

И двоюродной сестре, княгине Моравской, напишет… Она благотворительная дама… Быть может, устроит мальчика, назначит ему какую-нибудь пенсию на содержание…

В мечтах о будущей судьбе Антошки «граф» непременно хотел, чтобы Антошка жил с ним, хотя бы первое время… Не все же это вечное одиночество. Наконец рядом живое существо будет!

Двадцать рублей! Каким огромным капиталом казались теперь эти деньги «графу», швырявшему по сотне на чай в модных ресторанах во время былых кутежей!

Да, то было прежде, лет пятнадцать тому назад, когда молодой красивый и изящный гвардейский кавалерийский офицер Опольев блистал в свете, считаясь одним из элегантных представителей золотой молодежи, и имел все шансы на хорошую карьеру.

Он был умен, легкомыслен и бесхарактерен и жил, что называется, вовсю: кутил, ссужал приятелей, тратил направо и налево и, промотав большое состояние, доставшееся от бабушки, стал делать долги, попал в руки ростовщиков, запутался совсем и в один прекрасный день представил фальшивый бланк отца, старого генерала с большим состоянием… Это обнаружилось. Отец заплатил крупную сумму, но с тех пор не желал знать сына и больше его не простил.

Опольев вынужден был выйти в отставку и скрыться со светского горизонта. От него отвернулись, разумеется, все бывшие приятели, а старший брат, лишавшийся благодаря брату-кутиле значительной доли ожидаемого наследства, совсем отказался от брата, и когда несчастный обратился однажды к нему за помощью, он отказал и велел ему передать, что не считает такого негодяя своим родственником. Прежний общий любимец Шурка, веселый и блестящий Шурка вдруг сделался отверженцем.

Ни одна душа не поддержала его в это время, никто из близких не протянул ему руку серьезной помощи.

Он ни на что уже более не надеялся и ничего не ждал. Доктора ему сказали, что при том образе жизни, который он ведет, он не протянет и пяти лет. Его это нисколько не испугало. Он усмехнулся и проговорил:

– Однако долго еще тянуть, доктор!

Опускаясь все ниже и ниже в глубину нищеты, он казался стариком в свои сорок пять лет, но все-таки старался сохранить некоторое внешнее подобие приличного господина и особенно заботился о своем костюме, имея вид барина даже тогда, когда в сумерки (днем «граф» никогда не «работал») останавливал кого-нибудь из прохожих и на превосходном французском диалекте просил «одолжить» некоторую монету. За это его в «лавре», где он жил последнее время, и прозвали «графом». Никто не знал его настоящей фамилии, и своим товарищам по профессии он был известен под кличкой «граф».

Антошка сладко всхрапывал во сне, а «граф» еще писал, имея на столе запас почтовой бумаги и конвертов, которые являлись для него, так сказать, главным орудием производства.