Лидия Чарская - Истории для девочек (сборник)

– Прощай, Нина, прощай, миленькая джаным! – шепнула мне Белла и наскоро прижалась мокрой от слез щекой к моему лицу.

Лошади тронулись. Заскрипела арба, заскакали с диким гиканьем всадники, джигитуя всю дорогу от аула до поместья наиба. Вот еще раз арба мелькнула своим белым полотняным верхом и исчезла за горным утесом…

Мы вернулись в саклю. Пустой и неуютной показалась мне она по отъезде Бэллы.

– Да… да… – поймав мой тоскующий взор, произнес загрустивший, как-то разом осунувшийся дедушка, – двенадцати лет не минуло, как одна дочь упорхнула, а теперь опять другая… Обе важные, обе княгини, обе в золоте и довольстве… А что толку? Что мне осталось?

– Я тебе осталась, дедушка Магомет. Я, твоя Нина, осталась тебе! – пылко вырвалось у меня, и я обвила сильную шею старика моими слабыми детскими руками.

Он заглянул мне в глаза внимательным взглядом. Должно быть, много любви и беззаветной ласки отразилось в них, если вдруг теплый луч скользнул по его лицу, и он, положив мне на лоб свою руку, прошептал умиленно:

– Спасибо тебе, малютка. Храни тебя Аллах за это, белая птичка из садов рая!

Гнездышко опустело… Выпорхнула пташка. Смолкли веселые песни в сакле Хаджи-Магомета, не слышно в ней больше веселого смеха Бэллы…

Мы с Юлико и Анной навестили на другой день молодую княгиню в ее поместье. Настоящим земным раем показался нам уголок, где поселилась Бэлла. Поместье Израила и его отца лежало в чудесной лесистой долине, между двумя высокими склонами гор. Весь сад около дома был полон душистых азалий; кругом тянулись пастбища, где паслись стада овец и табун лучших горных лошадей.

Новая родня Бэллы жила отдельно, в большом доме, в версте от сакли Израила.

Мы застали Бэллу за рассматриванием подарков, присланных ей моим отцом. Она была в расшитом серебром бешмете, с массою новых украшений и ожерелий на шее. Ее юный муж сидел подле и тоже весело смеялся.

– Смотри, они точно дети! – шепнула я Юлико с важностью взрослой, чем несказанно насмешила молодую.

– Здравствуй, джаным, здравствуй, княжич! – вскрикнула она, целуя нас.

Через пять минут она уже сорвалась с персидской тахты и с визгом гналась за мной по долине, начинавшейся за садом. Израил, забыв свое княжеское достоинство, также следовал за нами. И Бэлла, и Израил походили на детей больше, нежели одиннадцатилетний Юлико, ушедший весь в скучное созерцание нашей забавы.

Перед моим отъездом Бэлла неожиданно стала серьезной.

– Скажи отцу, – произнесла она, и глаза ее в эту минуту были торжественны и горды, – что я и мой господин, – тут она метнула взором в сторону Израила, столь же похожего на господина, сколько Юлико на горного оленя, – что мой господин ждет его к себе. Скажи ему еще, что Бэлла… счастлива!

– Прощайте, княгиня! – неожиданно расшаркался перед нею Юлико с важностью маленького маркиза.

Она не поняла сначала, потом так и прыснула со смеху и, обхватив его за курчавую голову, вьюном закружилась по сакле.

– Однако княгине Бэлле не мешает поучиться хорошим манерам! – говорил мне на обратном пути мой двоюродный братец.

– Сиди смирно, а то ты скатишься в пропасть, – презрительно оборвала я его, обиженная за моего друга, отодвигаясь от Юлико в самый угол коляски.

Еме, Зара, Салеме, Фатима и другие подруги Бэллы, забросали нас вопросами о невесте, ее новом доме, украшениях и прочих важных для них вещах. Они проводили нас до сакли деда и с любопытством слушали мои рассказы о житье молодой княгини.

– Слава Аллаху, если дочь моя счастлива… – сказал дед Магомет, направляясь к своему приятелю мулле. С его уходом сотни новых вопросов о сакле, оружии, нукерах из нового дома Бэлы посыпались на мою голову, а я еле успевала отвечать.

– О, как бы я хотела, волею Аллаха, быть на месте Бэллы! – искренне воскликнула миловидная, розовенькая Салеме.

– Что она говорит? – спросил Юлико, который не понимал языка лезгинов.

Я перевела ему слова девушки.

– Есть чему завидовать! – презрительно сказал он. – Вот у бабушки моей в Тифлисе действительно несметные богатства. У нас там дом в три этажа, сплошь засыпанный разными драгоценностями! Мы ели на золотых блюдах, а за одну только рукоятку дедушкиного кинжала можно получить целый миллион туманов [44] Тума́н – 10 царских рублей. . А сколько слуг было у бабушки…

В саду били фонтаны сладкого вина, а вокруг них лежали груды конфет…

– Вино запрещено Кораном [45] Кора́н – священный завет мусульман. , – вмешалась Зара, прерывая вранье моего кузена.

– Грузинам оно не запрещено. Только глупые магометане могут верить подобным запретам.

– Не смей оскорблять веру наших отцов! – крикнула Зара, и глаза ее загорелись злыми огоньками.

– Кто смеет говорить это мне, князю Юлико Джаваха? – ответил он и надменно обвел маленькими мышиными глазками собрание девушек.

– Перестань, Юлико, – шепнула я ему, – перестань, это может дурно кончиться для тебя!

– Да как же она смеет так относиться ко мне, природному грузинскому князю!

– Да какой ты князь! – недобро рассмеялась Зара. – Разве такие князья бывают? Вот наиб – князь… видный, высокий, усы в палец, глаза как у орла… А ты маленький, потешный, точно безрогий горный козел с переломанными ногами.

И все три девушки, довольные остротой подруги, залились громким смехом.

Что-то кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была или просто родовитая гордость, не позволяющая оскорблять в моем присутствии члена семьи Джаваха, но, не отдавая себе отчета, я близко подошла к Заре и крикнула ей, заглушая ее обидный смех:

– Стыдись, Зара! Или в лезгинском ауле забыли обычаи гостеприимства Дагестанской страны?

Зара вся вспыхнула и смерила меня взглядом. На минуту воцарилось молчание. Потом она подхватила со злым смехом:

– А ты чего заступаешься за этого ощипанного козленка?.. Или он уделяет тебе от своего богатства? Или ты служишь унаиткой [46] Унаи́тка – крепостная служанка, рабыня. в сакле его бабки?

Это было уже слишком… Моя рука невольно схватилась за рукоятку кинжала, висевшего на поясе. Однако я сдержалась и, чувствуя, как бледнею от оскорбленной гордости и гнева, твердо произнесла:

– Знай, что никогда ничем нельзя подкупить княжну Нину Джаваху!

– Княжну Нину Джаваху, – как эхо повторил за мною чей-то голос.

Живо обернувшись, я увидела маленького, сгорбленного желтого старика в белой чалме и длинной мантии. Что-то жуткое было в выражении его острых глаз, скользивших по нашим лицам. Это был мулла. Завидев его, все девушки разом встрепенулись и опустили головы в знак уважения. А я не без тайного волнения смотрела на заклятого врага моего отца, на человека, громившего мою мать за то, что она перешла в христианскую веру, несмотря на его запрет.