Фрида Вигдорова - Мой класс

Дима держался так, словно эти остроты к нему не относятся. Меня это удивило, я не совсем поняла, что это. большое самообладание или не совсем обычное в его возрасте равнодушие к «дразнилкам»? Но долго шутить по одному и тому же поводу надоедает, и спустя некоторое время ребята перестали поддразнивать Кирсанова.

Остальные новички с первых же дней со всеми познакомились, завели в классе друзей, ссорились с ними и снова мирились. Но Дима оставался один. Он превосходно учился по всем предметам, и хотя всё давалось ему легко, я не замечала в нём довольно частой в таких случаях небрежности: он был очень добросовестным учеником, уроки готовил тщательно, тетради у него всегда были опрятные, и я знала, что он из-за единственной кляксы способен переписать всё заново. Но, думая об этом спокойном, аккуратном новичке, я испытывала смутное ощущение неловкости. Ему было двенадцать лет, но когда я с ним разговаривала, я невольно забывала об этом: мне казалось, что собеседник мой по меньшей мере мой сверстник. Он был очень взрослым, этот мальчик. Взрослый человек смотрел на меня со страниц его сочинений. И говорил он как взрослый: очень литературно, свободно пользуясь сложными предложениями, причастными и деепричастными оборотами. Не по-ребячьи сдержанно, взвешивая каждое слово, отзывался он о прочитанных книгах, о товарищах по классу. И Дима был единственный, кто ни разу не принял участия в письмах на Север.

– Не думаю, что Анатолию Александровичу так уж интересно переписываться с нашим классом, – сказал он однажды.

– Да зачем же он тогда нам пишет, если ему неинтересно? – с искренним изумлением спросил Гай.

– Ему неудобно было не ответить, раз ему написали. Это было бы просто невежливо.

– Ты неправ, – вмешалась я. – Письма, написанные из вежливости, по обязанности, бывают совсем другими. Разве ты не чувствуешь, что Анатолий Александрович пишет нам тепло и сердечно?

– Я сказал то, что думаю, – спокойно ответил Дима.

– А почему ты так думаешь? – возмутился Левин. – Какие у тебя основания?

– Я думаю так, во-первых, потому, что Анатолий Александрович вас не знает. Какой интерес переписываться с незнакомыми? И, во-вторых, потому, что он взрослый, а вы – дети.

Он так и сказал: «вы – дети».

– А ты сам кто? – Борис готов был полезть в драку и, я думаю, полез бы, если бы не моё присутствие.

– Я не собираюсь спорить с тобой, – холодно ответил Кирсанов.

– И не спорь! Подумаешь, воображала! – с яростью крикнул Борис.

Эта кличка пристала к Диме накрепко. «Кирсанов много о себе думает», «Кирсанов уж очень о себе воображает» – это я слышала десятки раз. Ни Горюнова, ни Гая, ни Левина – никого из лучших учеников остальные ребята не обвиняли в гордости, в зазнайстве, а вот Кирсанова считали гордецом. И правда, был как будто оттенок высокомерия в его отношении к товарищам. Но что-то мешало мне думать, что он попросту «задаётся». У него были такие вдумчивые, невесёлые глаза, и он как-то неумело произносил холодные, даже резкие слова. В такие минуты мне казалось, что он вот-вот заплачет и что его резкость – только самозащита. Но почему он сторонится товарищей? Чего боится?

Однажды, уходя из школы, я за воротами нагнала Диму:

– Ты что сегодня так замешкался?

– Хотел дочитать книгу, чтобы обменять в библиотеке.

– Что же ты взял?

– Сказки Андерсена.

– Разве ты не читал их раньше? – удивилась я.

– Читал, конечно. Но мне захотелось перечитать «Снежную королеву». Я очень люблю эту сказку. И вообще сказки люблю. Из сказки иногда можно больше понять, чем из какой-нибудь серьёзной книжки.

На улице, когда разговор начинается без всяких приготовлений, когда невольно стараешься шагать в ногу и притом надо обходить застоявшиеся ещё со вчерашнего дня лужи и можно не смотреть друг другу в лицо, – вот так, на ходу, разговаривается проще, легче, откровеннее обычного. Мы с Димой шли не спеша, и я чувствовала, что могу теперь спросить его о том, о чём не удавалось спросить в сутолоке коротких перемен, среди шумной и торопливой классной жизни.

– Скажи, Дима: мне так показалось, или ты в самом деле ни с кем в классе не дружишь?

– Это правда, – сдержанно ответил он.

– Почему так?

– А с кем же мне дружить?

Я искренне удивилась:

– Разве мало у нас хороших ребят? Горюнов, например?

– Как же я могу дружить с Горюновым, если он уже дружит с Гаем?

– А разве дружить можно только с одним человеком?

– Конечно!

Он сказал это тоном глубокого убеждения, и ещё одна нотка прозвучала в его голосе: он считал самый мой вопрос довольно нелепым.

– Я несогласна с тобой, – сказала я помолчав. – У меня в детстве было много друзей.

– А сейчас? – спросил он быстро.

– И сейчас много. И Гай дружит не с одним Толей, а и с Савенковым и с Румянцевым.

– А вот в книгах всегда один друг. Помните, у Герды – Кай, у Пети – Гаврик.

– А у Тимура много друзей.

– Но больше всех он дружил с Женей, – со сдержанным упрямством настаивал Дима.

– Так что же?

– Но не стану же я дружить с Горюновым, если Гай ему ближе!

Мне странно было слышать это. «Чего больше в этом мальчугане – рассудочности или самолюбия?» спрашивала я себя. Вслух я сказала:

– Неужели и в Ростове, в школе, где ты учился прежде, у тебя тоже не было друзей?

– У меня был один друг, но я в нём разочаровался, – не сразу ответил мальчик.

Он сказал это так, что я не стала спрашивать, почему именно он разочаровался.

– У нас хороший, дружный класс, – сказала я. – Поверь, есть много ребят, достойных твоей дружбы. И никогда не надо долго раздумывать о том, кто кому будет ближе. Если любишь человека, веришь ему – значит, он тебе друг. А если он дружит с кем-нибудь ещё, ну, значит, много хороших людей на свете. Разве не так?

– Так, наверно… Но я хотел бы иметь настоящего, единственного друга и на всю жизнь.

Мы уже давно шли совсем не в ту сторону.

– Евгения Викторовна станет беспокоиться, – сказала я. – Давай я выведу тебя обратно на Спиридоновку… Это очень хорошо: друг на всю жизнь. Но только одного я не понимаю: почему же единственный?

– Настоящий друг – обязательно единственный, – сказал Дима с упрямой, почти отчаянной решимостью отстоять свою мысль.

Вскоре после разговора с Кирсановым я дала ребятам тему для домашнего сочинения: «Мои товарищи».

Как много интересного узнала я из этих сочинений о ребятах, об их дружбе, о том, что ценят они в товарище, какого они мнения друг о друге!

«Борис мне друг, – писал Румянцев, – но дружить с ним трудно, потому что он слишком горячий. Другой раз и обругает ни за что. Но всё равно он мне друг и товарищ, потому что он честный и верный и никогда не подведёт. Прежде я дружил с Морозовым, но он слишком заносится. Задачку хочет решить непременно первый и не рад, если кто другой первый решит. Мне это не нравится».