Фрида Вигдорова - Мой класс

– У меня, знаешь, не на букву «Н», – сказал он.

– А на какую?

– Признавайся, чего уж тут! – сказал Кира.

– Да что… известно, какой у меня недостаток.

– Кому известно?

– Марине Николаевне известно, – покосившись в мою сторону, негромко сказал Федя.

Кира и Федя ушли от меня в этот вечер очень довольные. Но история Шуриной марки на этом не кончилась.

Иногда в большую перемену мальчики развлекались игрой, которая называется «Зверь – птица – рыба». Все становились полукругом, и водящий ровным голосом выкликал: «Зверь – птица – рыба! Зверь – птица – рыба! Зверь…» – и вдруг, указав на кого-нибудь пальцем, кричал; «Птица!» и быстро считал до трёх. За это время надо было назвать какую-нибудь птицу (или зверя, рыбу). Если, скажем, воробья, щуку или тигра раз назвали, повторять было уже нельзя.

Многие ребята быстро исчерпывали свой запас названий.

– Пума! – говорил Румянцев.

– Уже говорили пуму.

– Росомаха! – пытался спастись Володя.

– Я называл росомаху! – возражал Толя.

И только Серёжа Селиванов был неистощим.

– Турач! – кричал он.

– Это что? Разве есть такая птица?

– Есть. Она вроде фазана.

Или:

– Чо!

– Как так «чо»? Такого зверя нет!

– А вот и есть! Это красный волк. Он поменьше обыкновенного волка и, как лиса, рыжий. И хвост у него лисий – длинный и пушистый.

Серёжины зоологические «новинки» так часто вызывали удивление и недоверие, что он стал объяснять их сразу, не дожидаясь вопросов.

– Птица! – кричал ему водящий.

– Кеклики! – отвечал Серёжа и поспешно прибавлял: – Горные курочки.

– Зверь!

– Сивуч! Морской лев, огромный! Бывает, весит целых девятьсот килограммов. Ростом четыре метра, в обхват – три.

Раз, когда надо было назвать птицу, он сказал совсем уж неожиданно:

– Синяя птица!

– Это только в сказке, – возразил Горюнов.

Но Серёжа сказал, что синяя птица и на самом деле существует. Это лиловый дрозд. У него лиловое или тёмно-синее оперение, и он так и называется: «синяя птица». Живёт он на Кавказе, селится у снегов: «Куда снег, туда и он. Зимой спускается пониже, а летом забирается высоко в горы».

Застать Серёжу врасплох было невозможно; зверей и птиц он знал хорошо – не только по-книжному, по именам: знал их повадки и характеры. Я и раньше знала, что отец его охотник, что Серёжа всё детство провёл в деревне и теперь с нетерпением ждал лета.

Когда мы попадали в лес (осенью – за грибами, зимой – на лыжах), Серёжа чувствовал себя, как дома: он отлично знал грибы и находил их, как никто из нас; как-то он заметил на снегу заячьи следы и с увлечением объяснил, почему знает, что тут пробежал именно заяц, а не кто другой.

Первое время Серёже казалось, что над его пристрастием ко всякому зверью смеются, как над пустой, нестоящей забавой. Но однажды, ещё в прошлом году, я принесла ему книгу «Мои четвероногие друзья». Прочитав её, он стал с восторгом рассказывать про свою собаку Трезора. Потом я дала ему «Остров в степи», записки Дурова, книгу Пришвина. Он зачитывался этими книгами и в нескольких строчках пересказывал их содержание в нашей синей тетради (это была уже новая тетрадь, но тоже в синем переплёте).

Однажды на уроке, когда речь шла о пословицах, он вдруг сказал:

– А не все пословицы правильные. Вот говорят «Как волка ни корми, он всё в лес смотрит». Необязательно в лес. Волки и в болотах живут, и в степи, и в пустыне, лишь бы там разводили скот. И ещё есть пословица: «Дерутся, как кошка с собакой», а у нас Трезор очень дружил с Васькой.

Никто в классе не читал с таким выражением стихи Некрасова:

Читая напамять, Серёжа обычно смотрел в окно, и я уверена, что он живо представлял себе всё, о чём рассказывал поэт.

– Марина Николаевна, вы любите кошек? – спросил он как-то. – Неужели не любите? Да почему же? Они хорошие и всё понимают. У нас Васька больше всех любит мою маму. Он её в передней всегда встречает, ходит за ней, как собака, ласкается. А умный какой! Он даже служить умеет. Мы его, когда учили, не наказывали, не пугали, а всё лаской, и он в четыре дня научился. И не ворует. Вот ставьте перед ним хоть молоко, хоть мясо – он ни за что не тронет, только жмурится и отворачивается, чтоб не завидно было.

Как всякому, кто горячо, искренне чем-нибудь увлечён, Серёже хотелось делиться своими знаниями и наблюдениями. Ребята охотно слушали его «звериные рассказы». Сочинения на вольную тему Серёжа всегда писал о животных или о птицах.

Посмотрев коллекции Киры и Андрея и наслушавшись разговоров о марках, Серёжа предложил:

– Давайте всем классом собирать!

– Всем классом нельзя. Марки всегда собирают в одиночку, – возразил Морозов.

– Почему это? Давайте так: я буду собирать марки, на которых есть животные…

– Зоопарк в альбоме, – подсказала я.

– Вот-вот! – Серёжа благодарно взглянул на меня.

Больше сказать ему ничего не пришлось.

– У меня будут марки с растениями! – уже кричал Боря Левин. – У Кирсанова – про художников… Дим, хочешь художников?

– Таких марок мало, – неуверенно, но уже с искоркой интереса во взгляде сказал Дима.

– Про художников и музыкантов тогда, – вмешался Кира. – Вот и получится много. Есть марки Репина, Сурикова, Чайковского, Римского-Корсакова. Мишки есть художника Шишкина – в несколько красок, прямо как настоящая картина.

– Хорошо придумал! – скрепил Лёша и тут же сел записывать темы:

«Великая Отечественная война. Великие люди нашей Родины:

1) Писатели, художники и музыканты.

2) Учёные, изобретатели и путешественники.

Воздухоплавание.

Архитектура.

Спорт.

Марочный ботанический сад.

Марочный зоопарк».

– Только давайте условимся: не просто собирать и наклеивать, а с объяснениями, – сказала я. – Например, некрасовская марка. Надо под нею кратко, в несколько строчек, сообщить, что вы знаете о Некрасове: когда он родился и умер, какие произведения написал. Если на марке изображено дерево, напишите, в каких краях оно растёт и чем замечательно. Если здание – где построено, что вам о нём известно.

– А потом будем читать друг у друга! – подхватил Борис.

Разработали и план альбомов: надо сшить большие листы ватманской бумаги, разлиновать места для марок и подписей. Хранить альбомы решили в шкафу у Лёши.

На другой день я вошла в класс за несколько минут до начала урока (он был первый). При виде меня Морозов встал.

– Марина Николаевна, вот я принёс в общую коллекцию, – произнёс он.