Эдуард Бабаев - Новоселье

Мы ехали в Байрам, в городок на краю пустыни Каракумы.

Чтобы нам с мамой было не скучно, шофёр снял стекло из окошка в передней стенке фургона.

Шофёра звали Бахрам. Он вместе с отцом уже много лет служил в армии. И они хорошо знали друг друга.

И я тоже хорошо знал Бахрама. Он в дороге всегда пел. А я слушал.

Мой отец был военным инженером, и мы часто переезжали с места на место. Жили в военных городках, в пустыне, на берегу Каспийского моря, в горах Тянь-Шаня.

Я любил большие переезды, когда все вещи укладываются в машину. Мама устраивается рядом со мной в кузове фургона, а отец садится рядом с шофёром в кабину.

И — здравствуй, дорога!

Встречный ветер полощет брезент навеса. Наш фургон, в котором всегда оставалось много свободного места, переваливается через барханы, скачет по камням, ползёт по руслам высохших рек, останавливается на переездах у шлагбаумов.

Вот мама раскрыла дорожную сумку и передала отцу и Бахраму по яблоку.

— «Прекрасное яблоко! — запел Бахрам. — Яблочко упало с дерева и покатилось по дороге. И другие деревья укрыли его своей тенью…»

Бахрам пел удивительные песни в дороге. Яблоко, простое яблоко из дорожной сумки, а у него получилась песня. И я вспоминал деревья во дворе нашего прежнего дома.

Мы выехали на рассвете, когда все ещё спали. Только сосед Гришка пришёл проводить нас. Он привёл с собой Пушка, который зевал и дрожал от холода.

Мы с Гришкой учились в четвёртом классе и всю зиму изобретали порох. Однажды порох взорвался в бумажном пакете и выжег мне метку над глазом, искра попала прямо в бровь. Мама так перепугалась, что высыпала весь запас самодельного пороха в кадушку с дождевой водой, а потом сказала, что очень рада, что мы переезжаем на новое место, потому что там нет Гришки и я перестану выдумывать порох.

А мне было жаль пропавшего пороха. И с Гришкой расставаться не хотелось. Мы с ним славно проводили время. Порох изобретали, весной учили Пушка плавать, смотрели кино под открытым небом — «Семеро смелых» или «Остров сокровищ». Если залезть на крышу гаража, то весь экран виден очень хорошо. И билетов покупать не надо.

Я был уверен, что Гришка станет когда-нибудь профессором, потому что он носил очки в роговой оправе и знал много такого, о чём я и понятия не имел.

Жаль только, что у Гришки отец был не военный, и поэтому они всегда жили на одном месте. Грустно всё-таки уезжать. Когда ещё найдутся новые знакомые, и какие они будут; тоже неизвестно. А Гришка славный мальчик. И Пушок тоже славный.

Ветер рванулся и затих.

Гришка и Пушок долго бежали за нашей машиной по утренней пустынной улице, и я махал им рукой и кричал:

— До свидания!

Машина у нас была старая, номер 17 — 28. Бахрам иногда прямо на ходу что-то в ней починял, держа руль одной левой рукой.

И машина пофыркивала, шла вперёд, как будто ничего другого ей и не надо было, только бы катить вот так через пески, без дороги, навстречу ветру.

Иногда она шла как-то боком или прыгала с бархана на бархан, громыхая крыльями. Только что сама не могла ходить следом за Бахрамом, а так она была вполне похожа на верного иноходца.

— Посмотрите на эту прекрасную машину 17 — 28, - говорил Бахрам. — Ей уже давно пора на капитальный ремонт, а она идёт по этим пескам, где нет дорог.

Когда мы взбирались на бархан, машина становилась на дыбы, и мы откатывались со всеми нашими вещами к задней стенке фургона, а когда машина прыгала с бархана вниз, мы прижимались к шофёрской кабине. Мама не выпускала из рук походной аптечки.

Бахрам был в восторге от своего «иноходца» и мчался по такырам плоским и твёрдым участкам пустыни — с бешеной скоростью.

— Я люблю встречный ветер, — сказал отец, протирая платком защитные очки.

Встречный ветер далеко назад отгонял пыль, поднятую колёсами нашего фургона.

Мы уже часа два ехали через пески. И вдруг увидели человека под парусиновым зонтиком. Через плечо на ремне у него висел плоский фанерный ящик. Он поднял руку, и наш «иноходец» остановился перед ним как вкопанный. Даже слегка взбрыкнул задними колёсами.

— Добрый день, — сказал человек с зонтиком. — Подвезите меня, если нам по дороге.

— Все путешествующие — дети пустыни, — сказал нараспев Бахрам. — Мы едем в Байрам.

— Мне тоже нужно вернуться в Байрам, — сказал человек с зонтиком.

И мы взяли его с собой. Нашего нового знакомого звали Муравьёв. Он сложил зонтик и взобрался со своим фанерным ящиком в машину. Муравьёв был агроном из Байрама и собирал в песках цветы.

— Какие цветы? — удивились мы.

— Теперь весна, всё цветёт, — сказал Муравьёв. — Неужели вы не видите?

Он раскрыл свой фанерный ящик, и мы увидели под стеклом кругленькие маленькие цветы, узкие листочки, похожие на чешуйки.

— Растения пустыни, — с уважением сказал Муравьёв. — Вот это — злак селин, которым кормятся зайцы, а это — листочки песчаной акации, под которой ночуют тушканчики, а это — ветка астрагала…

— Где же вы всё это нашли?! — удивилась мама.

— В лесу, — ответил Муравьёв. — Сейчас мы его увидим. Минуточку! — И он сказал Бахраму: — Чуть-чуть левее.

Бахрам повернул налево. Отец взглянул на часы и не стал возражать. А я подумал: «Какой лес в пустыне? Всякий знает, что здесь нет никакого леса…»

Машина взобралась на бархан и остановилась. Мы выпрыгнули на песок.

И увидели саксауловую рощу. Из песка поднимались и переплетались друг с другом корявые сучья серого цвета. Издали они казались белыми.

Длинные витые тени падали на песок. Это был странный лес: без листьев, без настоящей тени. Я потрогал ветку саксаула. Она была твёрдой, как кость.

Зимой мы топили печку саксауловыми дровами. Но я ещё никогда не видел, как саксаул растёт в песках.

Песок в саксауловой роще был твёрдым и не осыпался под ногами.

Корни удерживали его прочно. Внизу, возле одного куста, трепетал прозрачный, как бы слюдяной, в узорах, чехол, застрявший между корнями.

— Змея проползла и сбросила старую кожу, — сказал Муравьёв.

Я думал, что мы и змею тут же увидим, но никаких змей вокруг не было.