Ирина Бабич - Манук

— Петрос Георгиевич, — негромко сказал Василь, — не подгоняйте сегодня Манука к Шаману, чтоб он сгорел…

Петросян кивнул. Он всё ещё стоял в центре манежа, а бегемоты, кончив обход по барьеру, направились к Петросу Георгиевичу. Новый взрыв аплодисментов — это Манук и Шаман положили на плечи дрессировщика свои «головки». Теперь пирамида! Разумеется, Шаман, как всегда, быстрее чем нужно соскользнул вниз, и Манук, заметив это, стал от злости совсем багровым.

Остался только «ковёр». Потом Шаман уйдёт в клетку, а Манук спрячется в форганге за бамбуковой занавеской до тех пор, пока не станцуют вальс Пальчик и Нуга, пока не выступят с целой программой Тату и Зита, — тётя Мару-ся в комнатке у самого манежа уже надевает на них яркие платьица. А потом Манук, как и положено самому талантливому артисту труппы, выйдет на соло: он покажет уникальный трюк — пройдёт по качающейся доске, совсем такой, как на детской площадке в любом парке, только массивнее и длиннее. На этой доске укреплены тумбочки на некотором расстоянии одна од другой, и Манук будет наступать на эти маленькие круглые тумбочки. По такому сооружению и человеку трудно пройти, не то что бегемоту! А в самом конце, когда музыка заиграет туш и вспыхнут все огни, сколько их есть в цирке, Петросян уйдёт с арены, а в центре манежа останется только Манук — совсем один — и будет весело раскланиваться со зрителями. А ведь даже лошади, даже собачки никогда не работают на арене без дрессировщика!

Оркестр заиграл «Колыбельную», и бегемоты медленно стали подгибать ноги. Первым на опилки плюхнулся Манук — и закачался, как ванька-встанька, на своём круглом сером боку. А Шаман воровато шагнул вперёд — шажок, другой — и только тогда улёгся на бок, у самого форганга. И сразу же и Василь, и Володя, и дядя Коля, и Тина услышали гулкое бурчание — как будто в железном ведре перекатывались тяжёлые булыжники: это Манук сердился на партнёра. Петросян сумел лечь только на Манука — до Шамана он еле-еле дотянулся носком мягкого лакированного сапога. Приветственный взмах рукой! Но вместо того, чтобы соскользнуть вперёд — к голове Манука — дрессировщик съехал в щель между бегемотами.

Всё остальное заняло какие-то доли секунды. Взбешённый Манук рванулся за убегающим в форганг Шаманом. Но перед ним оказался Петросян. Он мог отскочить — он видел налитые кровью глаза Манука, он знал: если зверь разъярён — даже куница, даже хорёк, — опасно становиться на его пути, а тут — бегемот… И всё-таки он преградил путь Мануку: надо было выиграть время, чтобы Шаман успел скрыться за бамбуками. — Манули, — крикнул Петросян. — Ма…

Огромная серая голова лишь немного качнулась — и человек отлетел в сторону, грохнувшись всем телом о барьер. Но он тут же вскочил на ноги. Рванулся вперёд. И снова был отброшен с дороги. На этот раз удар, наверное, был очень сильным: Петросян описал дугу в воздухе и рухнул на решётку. Кровь мгновенно залила его лицо, но он попытался всё-таки встать. И заметивший это Манук снова качнул головой, будто примериваясь.

Но тут разлетелись в стороны бамбуки, закрывавшие форганг, и на манеж выскочила девочка с длинными чёрными косами. Она ухватилась за крайний бамбук и закричала — даже в этом вопящем, орущем, визжащем зале был слышен её отчаянный крик.

— Папа! — кричала она. — Папа, папа-а-а!

В ту же самую секунду на арену вылетел Василь, за ним — Володя, дядя Коля, кто-то из рабочих.

— Володька, Тину! — заорал Василь. — Манук, вон! Вон, паскуда!

И он, не помня себя, хлопнул разъярённого бегемота по его бронированному заду. Не палкой, не камнем, не кнутом — голой рукой.

И тут… Володя, оттянувший Тину в сторону, утверждал потом, что он ясно видел, как в глазах бегемота промелькнуло испуганное выражение… ну, вроде: «Что я наделал!» Он прижал уши, опустил голову и опрометью бросился за кулисы. За ним — Василь. Дядя Коля кинулся к Петросяну, но тот одним прыжком вскочил на ноги.

— Назад! — крикнул он. — Все вон с манежа! Он может вернуться!

Он как-то боком двинулся к форгангу, но покачнулся и грузно осел, хватаясь руками за разлетающиеся бамбуки.

— «Скорую», — крикнул дядя Коля и схватил Петросяна за плечи. — Воды!

— Где Манук? — прохрипел Петросян. — Пусти, мне надо туда!

Из-за занавеса вынырнул Василь и какой-то дядька в синем комбинезоне. Они тащили носилки.

— Петрос Георгиевич, он в клетке, — почему-то зашептал Василь. — Запертый. Ложитесь на носилки, смотрите, сколько крови. «Скорая» уже у выхода, кассирша, дай бог здоровья, догадалась… Петрос Георгиевич, миленький…

Носилки двинулись к выходу. Рядом, захлёбываясь от слез, семенила Тина. У барьера толпились артисты. И только один человек неподвижно сидел в первом ряду. Это был директор — бледный, как полотно…

— Папка, скажи, за что ты любишь свою работу? Нет, лучше так какая от неё польза? Вот доктор — он лечит людей, строитель — строит, учитель — учит… А ты?

— Это важный вопрос, Тина. Хорошо, что ты его задала. В самом деле, зачем человек ходит в кино? Или в театр? Или читает интересные книги? Для отдыха? А разве нельзя просто улечься на тахте и глядеть в потолок — вот тебе и полный отдых…

— А в цирке — весело!

— Правильно, в цирке весело и интересно. Но это полдела. Ты пока маленькая девочка, а подрастёшь — поймёшь: настоящее искусство оно не только развлекает, оно ещё и воспитывает. Учит многому. И цирк учит. Только не навязчиво, а исподволь. Ничто увиденное не проходит даром. Пришёл человек в цирк, провёл приятно вечер, отдохнул. А потом — глядишь, и вспомнит, например, «голубых стрекоз», которые так тебе понравились. Ведь какого труда, какой смелости их номер требует! Может быть, от таких мыслей и тому человеку трудолюбия или смелости прибавится.

— А ты? В общем, дрессировщики — что от их работы… прибавляется?

— А работа дрессировщика — она, может быть, и есть в цирке самая важная. Бывает ещё: мальчишки привяжут котёнку к хвосту банку — и хохочут, глядя, как он от страху чуть с ума не сходит, кричит, мечется. Или швыряют камнями в собаку, стреляют из рогатки в птиц… Не понимают, что животному больно, страшно, обидно — да-да, обидно! Считают, что это всего лишь глупые твари, бессловесные — над ними можно глумиться. А глумиться нельзя ни над кем! Так и вырастают жестокие люди. А жестокий человек — это беда для всех, и для животных, и для людей. Ну, вот! А в цирке люди видят животных, которые такие фокусы умеют делать, что и человеку не под силу. Значит, они вовсе не глупые, эти звери, правда? Человек из цирка уйдёт, а мысль эта с ним надолго останется. Да и в цирке можно по-разному работать. И унизить животных, и возвысить — всё от дрессировщика зависит, какой он сам человек. Можно льва сделать моськой-подхалимом или подчеркнуть, какой у него характер: прямой, благородный. Ведь за это, а не за силу его царём зверей зовут! Понимаешь? Можно так себя вести, что все поймут: звери — это твои враги, ты их кнутом укрощаешь. Дескать, человек — владыка на земле! Заставил и слона покориться, и тигра пятки лизать! Это плохо! Опять-таки не силой силён человек, а разумом, добротой, уважительным отношением ко всему живому! Ты понимаешь меня, дочка? Вот я, когда работаю на манеже, хочу всем показать: животные разумны, понимают доброе отношение, их надо любить, уважать, и они станут твоими партнёрами и просто друзьями…