Вера и Марина Воробей - Я не нарочно

Потом они долго сидели на кухне, не зажигая электричества, вместе пытаясь разобраться в случившемся.

Вся несуразность ситуации заключалась в том, что Света никогда не была ни в чем ограничена. Ни в карманных деньгах, ни в модных и дорогих тряпках, ни во всевозможных развлечениях и удовольствиях. Ей не надо было, как другим, откладывать по десять рублей от карманных денег, чтобы потом купить себе хорошую тушь для ресниц или помаду. Света не голодала, экономя на еде в школьном буфете, чтобы появиться в новых сапогах или модных джинсах. Нет, от всего этого она была избавлена. Всегда. И даже не задумывалась, что бывает и по-другому, хотя большинство ее одноклассников вынуждены были экономить. Света это, конечно, видела, но, как и любой эгоистичный до крайности человек, к проблемам окружающих относилась как к чему-то умозрительному или даже не существующему вовсе. То, что ее отец, Ашот Суренович, являлся хозяином частного таксомоторного парка, Света принимала как должное, будто бы иначе и быть не могло. Как должное она воспринимала и их роскошную пятикомнатную квартиру, куда Ашот Суренович перевез семью два года назад, когда его бизнес пошел в гору семимильными шагами. Очутившись в новой школе, Света искренне намеревалась наладить отношения с одноклассниками. Ей безумно хотелось всегда быть в центре внимания, хотелось блистать и талантами, и неординарным складом ума, и достижениями в учебе. Но ничего этого не получалось. Училась она средне, таланты упорно не обнаруживались, а ума хватало лишь на безудержное вранье и неблаговидные поступки.

Светлане хватило совести присвоить себе чужое стихотворение, написанное Галей Снегиревой, да еще убедить в своем авторстве Володю Надыкто, устроить «вечер открытых сердец», чтобы сразить всех присутствующих мастерски выдуманной историей… Количество своих «подвигов» Света и сама припомнить не могла.

Но мама, милая, тихая Анна Антоновна, конечно же была не в курсе всего, происходящего с ее дочерью. И посвящать ее в свои проблемы Светлана не собиралась.

Так ничего толком и не добившись от Светы, не сумев вызвать ее на откровенный разговор, Анна Антоновна отправила дочь спать, а сама, выпив две чашки наикрепчайшего кофе, стала дожидаться мужа.

Света, которая по понятным причинам заснуть не смогла, лежа в своей комнате на неразложенном диване, тоже с замиранием сердца дожидалась прихода отца, а когда тот наконец вернулся с работы, попыталась, тихонько пробравшись к кухне и притаившись за дверью, подслушать разговор родителей. Из услышанного (поскольку родители разговаривали очень тихо, девушке удалось разобрать далеко не все) она сделала шокирующий вывод, что родители всерьез склонны считать ее клептоманкой. Иного объяснения ее дикому поступку они просто-напросто не находили.

И вот теперь, проснувшись утром и припомнив все подробности вчерашнего кошмара, Светлана никак не могла поверить, что все это ей не приснилось, а произошло на самом деле. И произошло не с кем-нибудь, а с ней! Но почему, зачем ей понадобились эти отстойные топики? Да, она смогла, не побоялась. Ну и что? Доказала сама себе, что не трусиха и не маменькина дочка, а крутая девчонка? Но ведь ее никто ни в чем и не обвинял! Во всяком случае, в трусости точно! И разве воровство в магазине – это самое удачное доказательство ее крутизны? Разве нельзя по-другому?

Светлане вспомнилась фраза из какой-то телепрограммы. Там говорилось о проблемах подростков и о том, что те часто решают их с помощью различных форм протеста, которые порой бывают нелепыми и даже дикими. Может, у нее это тоже что-то типа протеста? Протест против негативного отношения к ней одноклассников? Против того, что у нее нет подруг? Да-да, очень может быть.

Светлане сначала очень понравилось слово «протест». Оно как бы ставило ее по другую сторону баррикад. Весь класс – с одной стороны, а она, Света Тополян, – с другой. Но ведь так оно в общем-то и было все эти годы, а ей не хотелось по другую сторону. Вовсе нет. Ей хотелось быть с классом, хотелось, чтобы к ее мнению прислушивались, ценили его, причем высоко, хотелось, чтобы все с ней советовались, чтобы в гости приглашали и запросто забегали к ней. И почему то, что свободно получается у других, для нее недостижимо? Вот если бы вчера рядом с ней оказалась подруга… или нет, хотя бы просто одноклассница, разве случилось бы с ней такое? Да никогда! Значит, все это от одиночества, вот где закавыка-то. А ведь и правда, ей и поговорить-то по душам не с кем!

Тополян стало ужасно жалко себя. Ну почему, почему в жизни все так несправедливо устроено? Почему ей, такой красивой, богатой, эффектной, вместо того чтобы упиваться своей неотразимостью и купаться в лучах всеобщей любви, приходится страдать от одиночества, совершать дикие поступки, а потом отчаянно жалеть себя?

Оставшиеся три дня до конца недели Светлана в школу не ходила. Просто заставить себя не могла. Родители не то чтобы открыто разрешали ей прогуливать, но и не высказывались против. Просто молчали. Пользуясь случаем, она целыми днями валялась на диване, перелистывая старые молодежные журналы, и даже попыталась почитать «Униженные и оскорбленные» Достоевского (название романа показалось Тополян очень созвучным ее теперешнему состоянию), но через четыре страницы, зевая, захлопнула книгу.

«И как такую скукотищу можно одолеть? Да еще ведь небось Люстра и сочинение заставит писать!» – тоскливо вздохнула Тополян.

Ангелина Валентиновна по прозвищу Люстра была учителем литературы в классе Тополян и одновременно его классным руководителем. Она представляла собой типичную училку старой закалки – с вечно поджатыми тонкими губами, подозрительным взглядом водянистых глаз, резким, излишне громким голосом. Ее не любили и побаивались. И, надо заметить, не без основания.

На самом деле Люстра о педагогике имела самое отдаленное представление и отношения с ребятами строила по принципу «начальник – подчиненный», требовала беспрекословного послушания, и такие простые человеческие понятия, как тактичность, сочувствие, снисходительность, умение выслушать, были ей совершенно неведомы и чужды. В общем, «держать и не пущать»! Единственной ее слабостью являлся Маяковский. К нему, а точнее, к его революционным стихам, Ангелина Валентиновна питала нежные и вполне искренние чувства. Если вообще была способна на искренность.

«Светить всегда, светить везде…» – декламировала она к месту и не к месту, за что и получила меткое прозвище Люстра от первого классного острослова Юрки Ермолаева.

Наверное, будь на месте Люстры другая учительница, привыкшая обдумывать свои слова и поступки и не рубить сплеча, то все, что случилось со Светой Тополян, так и осталось бы ее тайной и вся эта дикая история с топиками имела бы другие последствия. А скорее всего, так и сошла бы на нет, без всяких последствий.