Сильвия Раннамаа - КАДРИ

Урмас слез с санок. И, держась за их спинку, взглянул мне в глаза:

– Вот что, Кадри, я тебе скажу. Я никому еще не говорил этого, но тебе можно, я знаю. Мой отец тоже... ну... пьет. Понимаешь? Дома у нас из-за этого иногда так плохо – хоть беги. Если бы не мать, не знаю, что было бы. Знаешь, моя мать говорит: от нашего отца есть хоть та польза, что на своем примере он показывает детям, как человеку не надо жить.

Видно, нелегко было Урмасу говорить все это: голос его то и дело прерывался. Урмас повернул голову в сторону, и я увидела его красное, припухшее ухо. У меня сжалось сердце. Мне было ужасно жалко Урмаса, но я понимала, что не должна этого показывать. Мне от всей души хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, но ничего не приходило в голову.

Тогда я спросила:

– Урмас, ты помнишь лебедей?

Урмас быстро повернул голову и удивленно взглянул на меня:

– Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, Урмас, но это было самое прекрасное, что я видела. А по-твоему как?

Я боялась, что Урмас начнет смеяться надо мной, но он молчал, и я подняла взгляд. Удивительное у него было лицо, когда он ответил:

– Это правда. А ты, Кадри, тоже любишь птиц и животных?

Я кивнула и сказала:

– Ты помнишь, как это было красиво – будто в сказке! Ты любишь сказки?

– Сказки? Не знаю, давно не читал их. У меня нет времени читать книжки.

– Ты не читал «Царя Салтана»?

– Кажется, нет. Не помню, – с сомнением ответил Урмас.

– Неужели не читал?.. – И я с жаром начала рассказывать Урмасу о царе Салтане и заколдованном лебеде.

Я почти все помнила наизусть, слово в слово, и, когда я кончила, Урмас спросил удивленно:

– Когда ты все это выучила?

– А я и не учила. Само запомнилось. Ну как? Понравилось?

– Понравилось.

– Правда ведь в тот раз, когда пролетели эти лебеди, было так же красиво или еще красивее. Знаешь, когда мне бывало плохо, я всегда вспоминала этот стих: «А во лбу звезда горит...» И, знаешь, помогало, и на душе становилось легче,

– Ты странная, Кадри, – задумчиво произнес Урмас, будто сам он не был странным. – А теперь ты не повторяешь эти стихи? – спросил Урмас.

– Не знаю. Кажется, нет. Теперь уже это не нужно... И вообще... Теперь я вспоминаю другое.

– Что же?

Я молчала, но Урмас не отставал:

– Почему ты не хочешь сказать? Не бойся, я никому не скажу.

Этого и не нужно было говорить. Я уже давно знаю, что Урмасу можно доверять, и я сказала:

– Теперь, когда мне захочется подумать о чем-нибудь красивом, я вспоминаю про лебедей, которых мы видели на горе. Правда, потом случилось это несчастье и было очень плохо, но теперь ведь все опять хорошо?

Мы оба замолчали. Только на нашей улице Урмас заговорил опять:

– Знаешь, и я теперь всегда буду думать об этих лебедях.

Мне показалось, будто снова засияло солнце и заскрипел снег и будто я снова услышала далекий странный крик этих лебедей. Весь сегодняшний вечер я искала, каким словом выразить все это и наконец нашла: лебеди мечты! Постараюсь написать об этом стихотворение. Только бы вышло красиво и хорошо, чтобы можно было решиться прочесть Урмасу! Урмас понял бы это, ведь он знает! Я уже написала заглавие большими буквами на чистом листе бумаги. Потом придумаю остальное. Я нигде не читала и не слышала такого выражения. Как красиво: лебеди мечты!

Опять прошло много времени и случилось много разных событий. Чего только не найдешь в бабушкином сундуке со старьем! Конечно, ничего таинственного там нет, зато есть пропасть старой одежды.

Мне захотелось хорошенько прибрать всю комнату, и бабушкин сундук очень мешал. И вечером я сказала ба бушке:

– Письма, которые занимают так мало места и которые интересно было бы почитать, ты сжигаешь, а вот сундук у тебя набит доверху тряпками, будто это какое-то сокровище.

Бабушка рассердилась:

– Опять тебе мой сундук помешал! И кто тебе разрешил рыться в моих вещах?

Я не сдавалась и настаивала на том, чтобы бабушка выбросила все старье и отдала мне сундук для школьных принадлежностей.

– Старье? Что ты понимаешь! Будет время – сама разберусь. Старые вещи можно сдать в утиль.

В утиль? Стойте, стойте! Я где-то слыхала, что из старых тряпок можно сплести коврик. Как это делают? Но об этом я узнаю в рукодельном кружке в Доме пионеров.

Да, я и забыла записать это! Ведь я теперь пионерка!

Пионеркой я стала уже в первую четверть. Когда меня примали на совете отряда и я давала торжественное обещание, было очень празднично, даже знамя внесли.

Теперь мне кажется, будто я уже давно и вместе со всеми вступила в пионеры.

На следующий день после разговора с бабушкой я отправилась в Дом пионеров, к руководительнице кружка рукоделия, и теперь весь наш класс охвачен «лоскутной» лихорадкой.

Мы решили все вместе сделать одну вещь для ученической выставки, а потом пусть каждый сделает для себя то, что ему захочется.

Мы собираем лоскутья, режем их на полоски, сшиваем и красим. У меня уже и неприятность вышла из-за этого. Но вообще-то в этой «тряпичной истории» было много хорошего.

Как-то мы, девочки, целый вечер резали тряпье – старые чулки и разные лоскуты – на полоски шириной в палец. Приятно было сидеть вместе – руки у нас работали как заведенные. Языки тоже не ленились. Говорили и об Энту. Юта спросила, куда он девался, почему его давно не видно. Имби в последний раз видела его, когда он вместе с отцом выходил из учительской.

Айме сказала, что Энту отдали в школу для каких-то трудновоспитуемых.

Может, это и нехорошо, но мы все обрадовались. Больше всех радовалась Айме. Это и понятно: Энту досаждал ей больше, чем другим.

Мы условились, что тот, кто первым кончит работу, может потребовать что-нибудь от того, кто кончит последним, – как при игре в фанты.

Я первая победила, а Юта осталась последней, но я еще и потребовать ничего не успела, как она уже начала спорить: у меня, дескать, чулок был короче, а ей всегда дают самые плохие тряпки и самые длинные чулки. Имби даже прикрикнула на нее:

– Что ты ноешь всегда и портишь другим настроение! Ты же видишь, что никто не выбирает, а берет что попало.

Другие девочки тоже поддержали Имби, а я сказала, что ничего не стану требовать от такой плаксы.

Потом все девочки взяли по обыкновенному чулку, а Юте нарочно оставили самый коротенький, до колен. Это, конечно, придумала Имби – она лукаво нам подмигнула. Мы ее поняли и с таким усердием принялись резать чулки, что у нас руки онемели. Имби первая крикнула: «Готово!» Второй была Айме, третьей я. А Юта опять осталась последней.

Она разозлилась и тут же выдумала, будто руку ее свело судорогой. Имби пошутила, что лучше бы ей свело судорогой язык, но тут же потребовала, как победительница, чтобы Юта за весь вечер не открывала рта. Юта сердито засопела и не сказала ни слова. Остальные тоже замолчали. Настроение у всех испортилось, и мы невольно сами помогли Юте сидеть молчком.