Сильвия Раннамаа - Приемная мать

Мне хотелось спросить: «Почти все. А где же те, что не засохли?» К счастью, я вовремя вспомнила, что сама во всем виновата. Кто же, как не я, должен был после бабушкиной смерти позаботиться о ее цветах?

А ведь я о них даже не вспомнила. Только и делала, что нянчилась с собой.

— Если тебе так хочется иметь цветы, то мы можем раздобыть новые, — сказал отец. В эту минуту я почув­ствовала: сам он в этом чужом доме все-таки остался прежним.

— Нет, нет! Не надо. Если умерла бабушка, пусть умрут и ее цветы, — и на глаза у меня опять наверну­лись слезы.

Отец обнял меня за плечи и погладил по голове. Я почувствовала, как последние морозные иглы тают в моем сердце. Но именно в эту минуту громко и весело, несколько раз подряд прозвенел звонок. Я вздрогнула, и мне показалось, что моя дрожь передалась отцу. Я бы­стро смахнула слезы, села и напряженно уставилась на дверь, за которой скрылся мой отец, чтобы вернуться с мачехой.

Из прихожей доносились приглушенные голоса и смех. Я ждала и волновалась. Казалось, они и не соби­раются входить.

И вот, наконец, это произошло. На пороге, поправляя прическу, появилась красивая, стройная женщина, почти одного роста со мной. Как ослепительно и сияюще она улыбалась. Я прежде всего увидела ее зубы.

Я встала.

— Кадри, это Гина. Теперь она будет тебе вместо матери, — даже голос отца показался мне сейчас чужим. А та, кто должна была стать теперь моей матерью, подошла ко мне, на мгновение прижала меня к себе, обдала сладким запахом духов, что-то влажное косну­лось моего лба и я снова оказалась на стуле, куда она меня ловко усадила.

Она стала говорить быстро-быстро и так легко, что это напомнило мне щебетанье маленьких птичек на телефонных проводах.

— Какая большая и хорошенькая девочка! Можно только гордиться, когда у тебя вдруг появляется такая взрослая дочь. Не бойся. Я не буду злой мачехой. Злые мачехи бывают только в сказках. Ведь и в возрасте у нас не такая уж большая разница. Мы еще можем стать хорошими подругами. Если хочешь, зови меня просто

Все это были правильные и красивые слова. Такие же красивые, как она сама, и слова эти сопровождались сияющей, мягкой, как масло, улыбкой. За то, что она разрешила называть себя просто Гиной, я была ей даже благодарна. И как раз в эту минуту — никто, наверно, не поверил бы, если бы я рассказала об этом — судо­рога свела мне рот. Честное слово, судорога.

Я хотела ответить. Хотела ответить хотя бы на улыбку, просто из вежливости. Хотя бы ради отца, но вдруг почувствовала, как мой рот начал судорожно кри­виться. С испугом я вспомнила случай в больнице, когда у одной больной свело половину лица.

Пока я старалась совладать со своим лицом, в ком­нате царило молчание. Кому же было говорить, если настала моя очередь, а я ее пропустила. Наконец, ма­чеха заговорила сама:

— Юло уже показал новое платье, которое я для тебя сшила? — Я все еще не могла справиться с моим ртом и горлом, и только посмотрела на отца — этого самого Юло.

Отец извинился: — Нет, еще не успел. Мы ведь только что пришли. Ты покажи сама, — и, обращаясь ко мне, добавил: — Я уверен, ты будешь довольна. Гина просидела над ним вчера до поздней ночи. Хотела непременно дошить к твоему приходу. Иди, принеси его из шкафа.

— И сразу надень, — посоветовала мачеха, — может, придется что-нибудь переделать. Я его шила почти на глаз, по твоему старому школьному платью.

Хорошо, что можно было двигаться. Стенной шкаф оказался на прежнем месте. Новое платье висело в нем первым. Оно было совсем как из кино. Какой-то воздушный туман вечернего неба. С бархатистыми бутон­чиками. Все это реяло над хрустящим чехлом из тафты. У меня дрожали руки, когда его натягивала. В талии что-то затрещало, но, к счастью, не порвалось, и когда я вышла и остановилась посреди комнаты, мачеха воскликнула: — Великолепно! Я не думала, что получится так удачно! Как влитое! Великолепно!

Я подошла к зеркалу. Из него смотрела на меня побледневшая девушка, с тонкой осиной талией, в не­вероятно нарядном платье и с глазами, готовыми одно­временно засмеяться и заплакать.

Я покружилась перед зеркалом. Вот оно, платье моих далеких детских снов! Но что-то мешало мне радо­ваться.

Я еще и еще раз повернулась перед зеркалом и не­ожиданно поймала себя на мысли: наверно, мне следует поцеловать ее за это? Эта мысль показалась мне такой пугающей и нелепой, что я только смогла еще раз с шуршанием покрутиться перед зеркалом, слезы, каза­лось, были готовы одержать верх. Наверное, я продол­жала бы вертеться перед зеркалом как волчок, если бы мачеха не спросила:

— Ну, нравится?

— Красиво, — ответила я, — только что с ним де­лать? — Тут я увидела в зеркале папино лицо и поняла, что он совсем не доволен мной. Но мачеха и бровью не повела и торопливо пояснила:

— Понятно, что ты не знаешь. Видишь ли, это вечер­нее платье для молодой девушки, такой, как ты. Дело в том, что мы с твоим отцом решили в субботу устроить небольшой семейный вечер. Пригласили избранных го­стей. Для большого количества гостей здесь слишком тесно. Некоторые вещи нам так и так придется вынести. Это мы устроим. Я уже придумала, как все это будет. Во всяком случае, место для танцев мы освободим. Не правда ли, тебе ведь хочется потанцевать? Хватит хму­риться. Смех красит любую женщину.

Веселиться и танцевать?! В комнате, где совсем не­давно страдала и умирала моя бабушка! Я не пони­мала, почему они не могли оставить меня пожить у тети Эльзы.

— Ты ведь любишь танцевать? — допытывалась ма­чеха. Она стояла теперь рядом со мной перед зерка­лом. — Ах, да что тут спрашивать. Все девушки любят танцевать. Я ведь тоже была девушкой, и совсем не так давно.

Тут она быстро, через плечо, взглянула на моего отца.

Когда мы вот так, вдвоем, стояли перед зеркалом, она такая сияющая, почему-то очень счастливая, гото­вая танцевать и смеяться, а я бледная, равнодушная и хмурая, то, по правде говоря, она была больше похожа на юную девушку, чем я. Так я ей и сказала:

— Но вы и сейчас, как девушка.

Она звонко рассмеялась, словно мои слова доставили ей большое удовольствие, и закружила меня по ком­нате. Мне пришлось прибегнуть к маленькой лжи, ска­зав, что пострадавшая во время автомобильной аварии нога все еще дает себя знать. Она тотчас оставила меня и, смеясь, прыгнула к отцу на колени. Так началась наша новая, совместная жизнь.

Пожалуй, я была бы даже рада, если бы смогла в чем-то упрекнуть мою мачеху. Тогда я не чувствовала бы себя таким неблагодарным и несправедливым щенком. Но мне было решительно не в чем ее упрекнуть.

Везде и во всем она желала мне только добра. И при этом удивительно точно знала, что именно для меня хорошо. Во всяком случае, она была уверена, что знает это гораздо лучше, чем отец. Они то и дело спорили об этом. Отец, например, считал, что мне совсем не обя­зательно выходить к гостям, которые бывали у нас дома довольно часто. Тем более, что мне они не достав­ляли никакого удовольствия. Но мачеха утверждала обратное. Во-первых, я сама не знаю, чего хочу. Во-вторых, смена обстановки мне совершенно необходи­ма, потому что до сих пор я жила в особых усло­виях.