Лидия Чарская - Дикарь

Дима, её сын, уезжает нынче! Правда, следом за ним должен пуститься в дорогу и тот добрый «ангел-хранитель», который поклялся ей оберегать его издали, подоспевать к нему в трудные минуты жизни.

Несколько дней тому назад Юлия Алексеевна ездила в столицу познакомиться с ним, с будущим «телохранителем» Димы, как шутя называл своего старого приятеля по университету Петр Николаевич, и она осталась вполне довольна Александром Александровичем Бравиным, хотя чудаком и оригиналом, но безусловно доброжелательным и готовым на всякие жертвы человеком.

Дима обещал писать из каждого города. Дима пошел даже дальше и, отменив свое первоначальное решение, принял на дорогу довольно порядочную сумму денег, которая давала возможность мальчику существовать без малейших лишений в первые месяцы его отлучки из дома.

И накануне дня отъезда «телохранителю» в столицу была послана, тайно от Димы, лаконическая телеграмма:

«Выезжает завтра первым пароходом. Не пропусти на пристани. Петр».

А все-таки у Юлии Алексеевны болело и ныло сердце. Все-таки изнывала в страхе её душа. Как-то будет житься ему одинокому, замкнутому, такому дикому и такому милому в одно и то же время? О, бесконечно милому её материнскому сердцу! Теперь, как никогда еще, она чувствовала это.

И пока Дима провожал Машу, ушедшую одной из последних с праздника, Юлия Алексеевна собрала всю свою семью на террасе, желая провести последние часы с Димой.

— Но я не вижу причины такой торжественности, — шепнул Инне Никс, усталый после вечера и жаждавший возможно скорей улечься в постель. — Диме взбрела в голову нелепая фантазия рыскать по белу свету, а мы из-за этого томись и не спи ночи…

Ни пристально взглянула на брата.

— А я, представь себе, тоже не вижу чего-то, не вижу ни тени братской привязанности у тебя в сердце, Никс! — произнесла она несвойственным ей ледяным тоном.

В это время сам Дима прощался с Машей по дороге в город.

— Ну, так помни… Ложись скорее и отдохни немного. Утром с первыми лучами солнышка собери свои вещи в узелок и выходи.

— А ежели тебя до пристани провожать будут, Димушка? — осведомилась она…

— Никто провожать не будет! Я уже просил об этом. Только ты-то сама помни: как можно осторожнее! А то Сережка дознается и не пустит. Донесет еще дядьке Савелу. Еще тебя вернут и прибьют, не приведи Бог!

— Все, все сделаю, лишь бы на волю, Димушка миленький! — прошептала девочка.

Потом они расстались, крепко пожав друг другу руки.

Маша побежала по направлению казарм.

Дима быстрыми шагами направился к «Озерному».

Июньская ночь уже близилась к рассвету.

Уже засвежело по утреннему на террасе и рельефнее стали бледные от ночного бодрствования лица. Скоро загорелось алой полосой небо. И тут как-то сразу порозовело кругом и дом, и кусты, и белые стройные стволы березок.

Юлия Алексеевна, обняв сильные, худощавые плечи сына, все еще говорила последние напутствия.

Дима стоял молча, с нахмуренными бровями, нелюдимый, и смущенный как всегда, глядел по обыкновению исподлобья.

— Будь мужествен и тверд… — говорила сыну Всеволодская. — Будь честен и прямодушен, как и до сих пор… Береги себя… Помни, что если случится с тобою что-либо, я места себе не найду от угрызения совести, что поддалась твоему дикому желанию и отпустила тебя. И нас не забывай. Ради Бога, не забывай, Дима! Пиши из каждого города. Пиши… Когда понадобится что либо… напиши тот час же… Ведь тебя здесь… тебя здесь…

Юлия Алексеевна не договорила и заплакала. Сначала тихо, потом громко. Слезы перешли в рыдания, рыдания в стоны. И вдруг белокурая голова молодой женщины упала на спинку кресла. Всеволодская затихла.

— Маме дурно! Воды… капель скорее! — испуганно вскрикнула Ни и бросилась в комнаты. Её отчим и братья тоже поспешили, кто за водой, кто за лекарством.

И вот Дима остался с глазу на глаз с бесчувственной матерью. Он оглянулся кругом. Никого не было. Тогда, быстро опустившись на колени перед креслом, мальчик обнял колени матери и на миг прижался к ним курчавой головой. Потом схватил её руки и, с неизьяснимым выражением любви и нежности, поднес их к губам. Но, заслышав приближающиеся шаги, быстро вскочил на ноги и снова с суровым, недоверчивым видом, потупился в землю.

В этот миг брызнуло миллиардом огненных лучей солнце. И все утонуло в их золотом потоке.

Ни, Левушка, Никс и Петр Николаевич хлопотали вокруг Юлии Алексеевны с особенными встревоженными лицами. Дима, словно закаменевший, стоял на месте, все с тем же суровым бесстрастным лицом.

— Дима! — позвала его пришедшая, наконец, в себя Всеволодская и протянула руку.

Голос матери проник в самую глубину сердца мальчика. Что-то ударило в него, что-то заныло и сразу опалило его душу. Крик муки, отчаянной нежности и любви готов был вырваться из груди Димы. Но зубы сами собой стиснулись и тихий, чуть слышный стон замер на губах. Ноги сразу отяжелели, и Дима не тронулся с места.

Мать крестила его дрожащею рукою, целовала его холодные, бледные щеки и покрытый испариной лоб. Левушка, плача, как девочка, повис у него на шее. Тонкие руки Ни обвили его плечи, и нежный голос сестры шепнул ему на ухо:

— Не забывай нас, Димушка, мы так любим тебя!

Даже Никс, порядочный эгоист, никогда не питавший особенно нежных чувств к брату, и тот со смягченным взглядом и мягкою улыбкою жал ему руки.

А отчим впервые в жизни обнял Диму и на минуту прижал к груди.

— Помни, Вадим, у тебя остаются здесь мать, отец и братья… — начал он и, не договорив, махнул рукою.

— Дима! — послышался слабый, как стон, голос Юлии Алексеевны, п снова широко открылись объятия матери.

Точно острый нож вошел в сердце Димы, и весь он задрожал с головы до ног.

— Мама! — воплем вырвалось прямо из недр этого сердца, и он рванулся к её креслу и замер на миг в её объятиях.

А несколькими минутами позднее, когда большой дом и сад «Озерного» купались в солнечном зареве, Дима, одетый по дорожному, в скромный, темный костюм, с небольшим чемоданчиком в руках, уже шагал к воротам усадьбы.

Золотое солнце встретило радостной улыбкой Диму. Птицы приветствовали его звонким концертом. Он остановился на минуту, обернулся назад. Его близкие стояли на крыльце дома и смотрели ему вслед. Мать, Ни и Левушка махали платками. Дима снял с головы Фуражку и ответно помахал ею. Потом бодро и спокойно переступил через черту «Озерного». И огромная радость исполнившегося заветного желания расцвела, как пышный цветок, в одинокой и замкнутой душе мальчика.