Лидия Чарская - За что?

Ветер рябил изумрудную зелень, и шепот рощи разносился далеко — далеко…

Старые сосны шептали:

— Мы знаем славную сказку!

Им вторили кудрявые, белоснежные березы:

— И мы, и мы знаем сказку!

— Не сказку, а быль! Быль мы знаем! — звенели серебряными листьями молодые, гибкие тополя.

— Правдивую быль, прекрасную как сказка! Правдивую быль расскажем мы вам, — зашептали и сосны и березы и тополя разом.

Какая-то птичка чирикнула в кустах:

— Быль! Быль! Быль расскажут вам старые сосны. Слушайте! Слушайте их!

И сосны зашептали так тихо и так звонко в одно и то же время, что маленькая девочка, приютившаяся под одной из них, самой пышной и самой красивой, услышала все от слова до слова.

И правда: то была не сказка, а быль. Славная быль — сказка!

Жил на свете человек— шептали старые сосны, — прекрасный как солнце, с золотым сердцем, полным благородства и доброты. «Честность и труд» было его девизом, с которым он вступал на жизненный путь.

Жила-была, так же, девушка на свете, нежная, как цветок мимозы, кроткая как голубка, любимица семьи.

И встретились они оба, — и прекрасный как солнце, человек и кроткая, как голубка, девушка. Встретились, полюбили друг друга и поженились…

Ох, что это была за жизнь! Что это было за счастье! В сказках только встречается такое. Но так как жизнь не сказка, то в жизни нет полного счастья…

Стоял январь. Гудела вьюга. Метель плясала и кружилась над серым городом. Люди спешили в церковь. Было воскресение. И в этот день у счастливой пары родилась дочь, малюсенькая, малюсенькая девочка с живыми серыми глазами.

У колыбели девочки сошлись четыре добрые волшебницы, — или нет! не волшебницы, а, вернее четыре добрые, простые девушки, родные тетки новорожденной, сестры матери, лежавшей в соседней комнате на смертном одре.

— Какое странное лицо у девочки! — сказала старшая из теток, Юлия, поклонница всего таинственного — помяните мое слово, она не долго проживет, эта девочка.

— Что ты! что ты! — замахала на нее руками вторая из сестер, Ольга, стройная, высокая с добрым, ласковым лицом. — Дитя должно жить, будет жить нам на радость… И если что—либо случиться с сестрой Ниной, — мы вырастим малютку и все четверо заменим ей мать.

— Да, да! Она будет наша! — произнесла третья сестра, Лиза, полная, голубоглазая, тридцатилетняя девушка, с мягким ласковым взором, скрытым очками. — Клянусь, я заменю ей мать.

— Сегодня воскресенье, — произнесла самая младшая из сестер — Капитолина, или Линушка, как ее звали в семье, и ее жизнерадостные карие глаза, оживляющие некрасивое, но чрезвычайно симпатичное лицо, остановились на девочке, — ребенок родился в воскресенье! А воскресные дети бывают обыкновенно счастливы.

— Девочка будет счастлива! Она должна быть счастлива! — хором подхватили сестры.

И вдруг им почудилось, что кто-то легкий и призрачный, приблизился к ним и встал между ними и колыбелью. Какая-то серая фигура под капюшоном, с видом монахини, что-то легкое, воздушное, как сон…Серая женщина неслышно скользнула к колыбели и, склонившись над ребенком, как будто поцеловала его.

— Это судьба! — шепнула Юлия, первая, заметив призрак. — Судьба поцеловала дитя!

— Судьба поцеловала ребенка! — вторила ей Лиза и опустила голову.

Когда она подняла ее, призрак уже исчез. Четыре сестры были теперь одни в комнате. Серая фигура словно растаяла в сумерках. И тогда они все четверо окружили колыбель. Дитя лежало с открытыми глазами и — странно! — почудилось ли сестрам или нет, но легкая улыбка играла на крошечных губах шестичасовой девочки.

— Необыкновенный ребенок! — прошептали все четыре тетки разом.

Вдруг порывистый стон метели пронизал их слух.

— Как воет ветер! — прошептала Лина, — вы слышите, как стонет вьюга за окно?

Но то не вьюга стонала. Она ошиблась, Лина. На пороге стоял бледный, как призрак, человек с дикими блуждающими глазами. И из груди его рвались судорожные вопли:

— Скорее… к ней… к моей Нине… Она умирает!..

В ту же ночь прекрасная, кроткая душа Нины Воронской улетела на небо… Малютка Лидия осталась сиротою…

Вот о чем шептали старые сосны, и их звонкий шепот несся далеко, далеко…

— Лида! Лидок! Лидюша! Лиденчик! Лидок-сахарок! Где ты? Откликнись, девочка!

Откликнуться или нет! Я зажмуриваюсь на минутку и сладко потягиваюсь, как котенок. О, как славно пахнет соснами! Тетя Лиза, моя вторая мама, живущая с нами в доме, говорит, что это очень здоровый запах. Значит не грех им надышаться вволю, досыта. И потом, здесь так чудесно в зеленой роще, где я представляю себя заколдованной принцессой из тетиной сказки, а деревья великанами-волшебниками, заворожившими меня… И мне решительно не хочется никуда идти.

— Лида! Лидушка! Лидок-сахарок! — надрывается резкий голос.

О, я знаю, чей это голос: это моя няня Груша.

— Пусть, пусть покричит! — соображаю я (потому что хоть мне только четыре года, я все-таки умею соображать).

Я не люблю няни. У не злое-презлое цыганское лицо. Она строгая, сердитая и никогда не играет со мной и не рассказывает мне сказок, как тетя Лиза. Она только любит нарядить меня, как куколку, и вывести на прогулку в большой парк, в большой Царскосельский парк (мы живем в Царском Селе, недалеко от этого парка), где есть такое чудное прозрачное озеро с белыми лебедями. Тут няня садиться на скамейке и вмиг ее окружают другие няньки.

— А ведь наша Лидюша здесь наряднее всех, — говорит няня, с презрением оглядывая прочих детей в простеньких костюмах.

Няньки зеленеют от злости, а моя няня продолжает рассыпаться по моему адресу:

— И красавица она у нас на диво!

Ну, уж с этим никто из них не может согласиться… Что меня нарядили, как куколку, это верно, но что у меня вздернутый нос и толстые губы, этого никто уже не станет отрицать.

— Ну, уж и красавица! Мальчишка какой-то!

Няня обижается и тут начинается спор, во время которого я непременно падаю и разбиваю себе нос до крови. Тут на «красавицу» летит целая буря нареканий, выговоров, упреков.

Нянька из себя выходит, а я начинаю реветь от незаслуженной обиды. Несмотря на то, что я совсем еще крошка, я отлично понимаю, что не любовь ко мне руководит похвалами няни. Просто ей приятно иметь такую нарядную девочку на руках — и только. Конечно, я не могу любить такую няню и рада — радешенька, убежать от нее.

— Лида! Лидок! Лидюша! Лиденчик! Лидок-сахарок! — раздается опять голос.

Откликнуться разве?

Нет, не откликнусь я ей ни за что на свете! Ведь не скоро еще удастся убежать в этот чудный уголок…

И я с наслаждением растягиваюсь в мягкой мураве.