Лидия Чарская - Джаваховское гнездо

— Это Кура. Не бойтесь. Она под горой. Как видно, за ночь не утихнет буря. Но вот мы и приехали. Выходите и доверьте мне вашу ношу. Не бойтесь, Сандро обойдется осторожно с ней.

— Это арфа.

— Знаю.

Из-за купы чинар вынырнула высокая гибкая фигура с фонарем в руках.

— Сандро, ты?

— Я. Ты уже дома, Селим!

— А ты как думал? Или Аллах не наградил Селима парою ног, сильных, как орлиные крылья? Или Селим жалкая девчонка, что не умеет справиться с конем?

— Но ты загнал Ворона до полусмерти, несчастный! Я слышу, как он тяжело дышит у ворот.

— Ха-ха! Или ты забыл, что Ворон и Селим оба родом из Кабарды и что горец больше жизни щадит коня?

Татарский говор звучит насмешкой.

Но Даня не слышит и не видит того, кто освещает ей путь. Свет фонаря падает на широкую чинаровую аллею. Деревья шумят, переговариваясь с бунтующей Курой.

Вдали показывается освещенное всеми окнами здание, с плоской кровлей, обнесенное крытой галереей.

Кто-то проворно сбегает со ступеней крыльца.

— Это вы, Селим, Сандро?

— Мы! Мы! И привезли ее.

— Скорее! Скорее!

Мягкий голос долетает до ушей Дани. Перед ней невысокая, худенькая дама, при освещенных окнах ясно видны ее черты. Бледное, кроткое лицо с огромными черными, грустными глазами. Из-под башлыка бурки, накинутого на голову, выбиваются черные же с заметною сединой волосы.

«Точно у мамы!» — проносится в голове Дани, и она бросается незнакомке на грудь.

— Бедное дитя! Бедное дитя!

Руки неизвестной дамы обвивают плечи Дани, губы касаются ее лба.

— Идем скорее, идем.

Сноп яркого света. Глаза, широко раскрытые до сих пор, ослепленные ярким светом, смыкаются помимо воли и в первую минуту не могут увидеть ничего.

Но понемногу они различают.

Большая просторная комната.

На полу войлок и ковры. Коврами же покрыты пестрые тахты. Углубления в стене в виде кресел. Дрова пылают в камине. Висячая лампа озаряет комнату.

— Сандро, ты побудешь с гостьей, а я пойду, приготовлю больную. Погрейтесь у бухара, дитя мое!

Незнакомая дама говорит мягко и нежно.

Даня успокаивается.

При свете лампы лицо незнакомки еще более влечет ее к себе. Такое чарующее, такое скорбно-прелестное лицо! Точно добрая волшебница, повстречавшаяся ей в пути.

Но волшебница исчезает, мягко ступая по коврам. Перед ней Сандро.

— Это наша рабочая комната, — говорит он, — мы занимаемся здесь за большим столом. А рядом кунацкая, горница для приема гостей. Там сейчас ваша мать. Здесь наше царство.

— Чье «наше»? — роняет Даня, чтобы что-нибудь сказать, в то время как уши ее напряженно ловят каждый звук за стеною, стараясь угадать, что происходит там, за дверьми.

— Наше — то есть детей Джаваховского гнезда. Наше — то есть Гемы, Валентина, Селтонет, Селима, Маруси и мое.

— Вы сироты?

— Да. «Друг» нам все. «Друг» нам мать, отец, учитель. Она солнце, восшедшее над Джаваховским гнездом. Тетя Люда — ее помощница. Нам хорошо здесь, как вечерним звездам в бархатном небе.

— Вы русский?

— Я алазанец, грузин. И Гема тоже. Мы брат и сестра.

— А Селим?

— Он родом из Кабарды, также и Селтонет. Маруся — кубанская казачка, а Валентин…

Он хочет прибавить что-то, но внезапно прикладывает палец к губам.

Шепот привлекает внимание обоих. Какая-то возня. Потом знакомый повелительный голос бросает властно:

— Ни с места! Говорю тебе, ни с места, Селтонет! — и легкие быстрые шаги за дверью.

Фраза, готовая вырваться из груди Сандро, замирает на губах.

Даня широко раскрывает глаза от изумления.

— Кто это?

На пороге комнаты странное видение: пестрый шелковый кафтан, алые шальвары, на голове легкое, как дым, покрывало поверх шапочки, низко насаженной на лоб. Целая масса монист и ожерелий вокруг смуглой, тоненькой шеи. Среди черных смоляных косичек, извивающихся вдоль плеч и стана, — мглистые, пламенные глаза. Странные глаза, любопытные и упрямо-настойчивые, лукавые и недобрые в одно и то же время. Ноздри вздрагивают. Взор сверкает. Хищной улыбкой приоткрыт пунцовый маленький рот.

Странное видение подбегает к Дане и оглядывает ее.

Потом протягивает руку к двери.

— Ты дочка той, что лежит там?

— Да! — срывается с губ Дани. — Ей хуже? Она умирает? Скажите же!

Странное существо глядит, не отвечая ни слова.

Глядит, точно изучает Даню, точно старается запомнить ее всю — в одно мгновение всю. Потом поднимает высоко руку и лепечет таинственно:

— Сердце… у той, у гостьи в кунацкой уже не стучит. Селтонет клала ей руку на бок. Сердце молчало. Ты опоздала. Твоя мать умерла. Это так же верно, как зовут меня Селтонет!

— А-а-а!

Крик, похожий на стон, срывается с побледневших губок Дани, заглушая на мгновение и свист ветра, и дикие вопли Куры.

Даня шатается, цепляется руками за пустоту и с тем же воплем падает на руки подоспевшего Сандро.

— О! Зачем ты сказала это?! Зачем? Ты убила ее, Селтонет! — говорит он грустно.

Вечер. Темные тени падают на сад, дом и галерею. Кура шумит как будто тише, добрее.

Неслышно проходят часы. Луна то прячется, то опять выходит из-за облака.

В круглую комнатку входит женщина в белом ночном капоте.

Другая, молодая, черноволосая, поднимается ей навстречу.

— Что, Люда, ей хуже?

— Нет! Девочка в том же положении. Но я пришла поговорить с тобою о другом. Амед-перевозчик приходил благодарить тебя, душа моя, за твою щедрость.

— Ах! Стоит ли об этом говорить? Пустое!

— Не пустое, Нина, золотая душа. Ты дала ему денег на постройку нового парома больше, нежели следует. Он призывает на твою голову благословение Аллаха и всех его ангелов. Если б ты видела его лицо! Оно сияло, как солнце.

— Да. Но девочка… Она должна жить, Люда. Было бы ужасной бессмыслицей погибнуть ей теперь.

— С твоим терпением и умением ты спасешь ее, Нина.

— О, люди бывают часто бессильны помочь себе подобным, голубка моя. Но клянусь родным моим Востоком, я приложу для этого все мои силы, все мое старание, весь мой разум, что даровал мне Господь. Прикажи Маро позаботиться о покойной. Мы похороним ее, пока девочка без памяти. Так будет лучше.

— Ты устала, моя Нина?

И худенькая рука старшей подруги ложится на чернокудрую голову младшей.

— Разве я устаю когда-нибудь, Люда? Имею ли я право уставать?

Черные, чуть-чуть суровые глаза улыбнулись.

— Я приду сменить тебя перед полуночью, Люда, а теперь с Богом, к больной. Если будет ухудшение, пришли за мною. Мне надо приготовить лекарство.

Неслышно уходит Людмила Александровна Влассовская, помощница Нины. Снова остается одна молодая княжна. Одна со своими мыслями, с ночью, с ревом Куры за окнами и дальними звездами на бархатном небе. Руки, привычные к движениям, смешивают лекарственные снадобья в расставленных перед нею графинах и пузырьках, а мысли кружатся в голове.