Лидия Чарская - Щелчок

— Я… ничего не боюсь… Я и через большой костер перепрыгну… Я… я… Смотрите.

Никто из детей не ожидал того, что произошло через полминуты вслед за этим… Никто не имел времени удержать Киру…

Маленькая фигурка разбежалась… широко расставляя крошечные ноги… Прыжок… и… отчаянный вопль нарушил тишину ночи…

Маленькая фигурка Счастливчика исчезла в огне…

Дети замерли на месте, исполненные ужаса, близкие к потере сознания, — все до одного. Маленькая жизнь гибла у них на глазах, жизнь всеми любимого, обаятельного, чуткого мальчика, которому они не могли ничем помочь. Не могли ничем!

Широко раскрытыми глазами, полными отчаяния, смотрели они на корчившуюся в огне фигурку… Одни кричали истерически, другим сделалось дурно.

Вдруг что-то красное выскочило из куста и метнулось к костру.

— Шура! Шура! Куда он? Безумный! — послышался новый отчаянный крик детей.

Но было уже поздно…

Красная рубашка цыганенка исчезла в огне.

И новый вопль, уже не испуганный, а радостный, прорезал воцарившееся было, полное ужаса безмолвие.

— Спасены!.. Шура его спас! Шура!

Красная рубашка выскочила из огня, вся объятая пламенем…

Охваченная тем же пламенем фигурка Счастливчика была на руках Орли.

В три прыжка мальчик, не выпуская своей ноши, достиг берега пруда, скатился по крутому его берегу в воду и погрузился в нее вместе с Кирой…

— Живы! Не сгорели! Обожглись только сильно! Господи! Господи! Ужас какой! Больно тебе? Очень больно, Счастливчик?

Длинные кудри Киры обгорели, костюм повис безобразными черными лохмотьями на его теле, сам он дышал с трудом…

Но он был жив… А это было главное.

Сильные ожоги на руках, которыми он успел закрыть лицо в роковую минуту, натянулись пузырями… С него стекала вода… Ручьями стекала она и с Орли, но они были живы и невредимы оба — и потерпевший Счастливчик, и его самоотверженный и находчивый спаситель, цыганенок.

— К бабушке! Скорее к бабушке! Домой! Домой! — рыдая, кричала Симочка, кидаясь к Счастливчику, которого по-прежнему держал на руках Орля, весь мокрый до нитки, но безумно счастливый удачным спасением своего товарища.

Тут же, но берегу пруда, на лужайке, ломая руки метался Толя.

— Из-за меня это! Из-за меня! — лепетал он сквозь слезы. — Прости меня! Прости, Счастливчик!

Кто-то из девочек сбросил тальму, укутав ею Киру… Кто-то накинул платок на дрожащего Орлю, и их повели в дом, крича по дороге о происшествии бегущей навстречу прислуге.

Что было потом — вряд ли могли ответить и взрослые и дети…

Рыдала бабушка, рыдала Ляля, целуя и обнимая Счастливчика.

Его отнесли в спальню. В ожидании приезда доктора намазали мазью и мылом обожженные места, напоили горячей малиной, дали успокоительное лекарство, забинтовали его раны и опять целовали и ласкали общего любимца.

Он был жив, милый маленький Счастливчик. Он был здоров и почти спокоен.

Когда бабушка поняла это, она бросилась разыскивать его спасителя.

Валентина Павловна нашла Орлю, забившегося в угол и что-то бурчавшего себе под нос на все вопросы и восторженные восклицания окружавших его детей.

— Он, Шура, — герой! Он настоящий герой! — слышалось вокруг присмиревшего цыганенка.

— Дай мне пожать твою руку, товарищ! Если бы не ты, Счастливчик… — и Толя Сливинский остановился на полуслове, вздрогнув с головы до ног, потом продолжал, переведя дыхание. — Ты выручил Киру, — заключил печальным голосом мальчик.

— Какой вы смелый! Какой вы храбрый! Как вы не побоялись прыгнуть в огонь! — восклицали девочки, окружая маленького цыганенка. — Как догадались после броситься в воду с Кирой, чтобы затушить пожар!

— Молодец! Отважный мальчуган, что и говорить! — сказал полковник Сливинский. — Охотно извиняюсь, брат, за мое прежнее о тебе нелестное мнение.

Вдруг все замолкли и расступились, давая дорогу Валентине Павловне, пропуская ее к виновнику общей радости.

Предчувствуя, что что-то должно неминуемо случиться с ним в эту минуту, Орля неуклюже поднялся с места и сделал шаг, другой навстречу Раевой. Он успел сменить обгоревшую блузу на крепкую. Его иссиня-черные кудри без слов говорили о пережитой катастрофе. Они выгорели местами до самого темени, и огромные плешины белелись здесь и там на его голове.

Бабушка, не говоря ни слова, обвила бедную пострадавшую голову, прижала ее к своей старческой груди и проговорила сквозь тихое, чуть слышное рыдание, вырвавшееся из ее груди:

— Мой мальчик! Мой дорогой мальчик!.. Славный, чуткий, хороший! Знай: ты сделал то, чего не сделал бы другой ребенок. Ты жизнью своею жертвовал за Киру… Мой добрый мальчик, за это… Слушай: мой дом будет твоим домом… Мой Кира — твоим братом… и братом твоей Гали… Моя Ляля и Симочка — вашими сестрами, а я… я… Шура, мой любимый, старой бабушкой твоей буду я… Растите с моими внуками… Будьте счастливы у нас… О вас я позабочусь как о собственных детях…

И, не сдерживая больше душивших ее рыданий, Валентина Павловна горячо поцеловала обезображенную огнем голову цыганенка, инстинктивно прильнувшего к ее груди.

— Ну, не прав ли я был, говоря, что у нашего Щелчка добрая душа, душа героя? — проговорил Мик-Мик, незаметно пожимая смуглую руку Орли.

За другую руку его держалась Галя. Все случившееся казалось девочке страшным сказочным сном. У них, безродных таборных цыганят, была теперь семья, добрый брат, милая сестра и ласковая, бесконечно ласковая бабушка!.. И тихая радость наполнила маленькое трепетное сердечко Гали… Солнышко счастья улыбнулось ей, казалось, сейчас весело и светло. Наконец-то оценили ее Орлю, признали его добрым, смелым и благородным, каким он был всегда во мнении его названой сестры!..

И солнышко счастья разгоралось все ярче и ярче в душе сиротки.

Мысли девочки были так заняты всеобщим добрым отношением к ее любимому братику, что она не заметила, как два темных бархатных глаза издали наблюдали за нею, ни на минуту не отрываясь от нее.

Странная улыбка блуждала по лицу красивой Натали Зараевой, когда она шептала взволнованно временами, точно в забытьи:

— Как она похожа! Какое удивительное сходство! Неужели я ошибаюсь! Нет! Нет! Этого не может быть! Надо узнать! Непременно! Во что бы то ни стало!

И снова темные глаза впивались бархатным, влажным от волнения взором в оживленное личико Гали, не отходившей теперь от братика ни на один шаг…

Приближалось двадцатое августа, день отъезда Раевых из усадьбы.

Счастливчик был здоров. Ожоги прошли на рунах и теле. Прошло и тяжелое воспоминание о роковых секундах в огне. Зато в душе мальчика прибавилось новое чувство, чувство бесконечной преданности и любви к отважному цыгану.