Лидия Чарская - Белые пелеринки

— Мамзель Палтова! Пожалуйте в бельевую!

— Что? — Южаночка широко раскрыла глаза. — В какую бельевую? Меня?

На пороге класса стояла румяная толстая девушка-прислуга в полосатом ситцевом платье.

— Вас, вас — то мне и надо, новенькая барышня! — весело роняла круглолицая Агаша, — пожалуйте со мною в бельевую. Там вас переоденем в казенный наряд.

— Ступай с Агашей и постарайся вернуться как можно скорее, — приказала Инне Анна Васильевна.

Румяная девушка взяла за руку Южаночку и весело шепнула ей: «А ну-ка, барышня, как вы скоро бегать умеете!», чуть ли не бегом пустилась с нею по коридору.

— Месдамочки, глядите! Новенькую «преображать» тащит! — высунувшись из дверей соседнего класса говорили маленькие шестушки.

— Честь имеем поздравить с формой! На чаек бы с вашей милости! — сострила тут же какая-то шалунья. Через полчаса Южаночка действительно преобразилась настолько, что с трудом узнавала самое себя. В большой бельевой комнате, где сидели за шитьем десятка два девушек, одетых, как Агаша, Инну переодели в зеленое накрахмаленное камлотовое с глубоким вырезом платье, белый передник, белые рукавчики и такую же белую пелеринку. Агаша под наблюдением кастелянши, маленькой дамы в черепаховом пенсне, разделила на две пряди и заплела в две коротенькие тугие косички ее смоляные кудри.

— Ну, вот вы теперь совсем «наша», барышня, совсем институточка, «белая пелеринка», — шутила Агаша, любуясь неуклюжей фигуркой, путавшейся в длинном платье до пят.

Южаночка чувствовала себя в нем прескверно. Всюду жало с непривычки. Еще бы! Она так привыкла к своим широким удобным «матроскам», и это узкое, зашнурованное платье показалось ей неудобным, жестким. А башмаки! Узкие прюнелевые ботинки сильно жали ногу, привычную бегать в мягких желтых сандалиях.

Прихрамывая и путаясь в юбке, Южаночка побрела в класс.

Начался урок. Еще не старый, но болезненного вида учитель рисования кивнул ей головою в ответ на поклон и положил перед нею на пюпитр большой чистый лист бумаги, карандаш, резинку и, приказав нарисовать для начала круг, пошел задавать работу на сегодня другим воспитанницам.

Черненькая Гаврик придвинулась к Инне и зашептала:

— Послушай. Ты очень мила в казенной форме, право. Ты душка в ней. Верховская и Щука говорят тоже.

Переглянувшись с Даней, Южаночка, взяла карандаш и стала водить им по бумаге. Девочка любила рисование и с самого раннего детства с любовью чертила на лоскутках бумаги животных и птиц, людей и дома. Поэтому заданный учителем круг поспел у нее в две минуты. На секунду она задумалась над ним, склонив свою черненькую головку. Ей было скучно. Вспомнился далекий юг, покойный отец, денщик Тарас, «своя» рота, родные сердцу солдатики и он, ее дедушка. Единственный близкий на свете человек, оставшийся у нее! Дедушка и Сидоренко. Славный Сидоренко!

С улыбкой Южаночка перенеслась мыслью в уютную дедушкину квартиру. Милые образы встали перед нею. Вот седая голова дедушки, его добрые глаза, губы. А вот белый чепец и пухлые щечки с ямочками Марьи Ивановны, а вот и знакомые рыжие тараканьи усы. Мысль Южаночки работала все быстрее, а рука машинально набрасывала на бумагу и маленькие глазки, и широкое лицо, и толстые губы, и тараканьи усы. Маленькие пальчики работали усердно. Точка за точкой, черта за чертой и постепенно в центре круга обрисовывалась чья-то смешная усатая физиономия. Последний штрих, последняя точка. И Южаночка далеко отбросила в сторону карандаш.

— Ур-р-ра! Ур-р-ра! Сидоренко вышел! У меня вышел Сидоренко! Как живой, настоящий. О милый! Милый Сидоренко! — хлопая в ладоши закричала она на весь класс.

Кто-то приблизился к ней сзади, положил руку на плечо, и тихий голос зазвучал над ее ухом.

— Чему ты радуешься, дитя мое? И кого это ты нарисовала на бумаге?

Инна обернулась и увидела высокую полную даму в шумящем синем платье, с белой наколкой на седых волосах. Вокруг синей дамы стояли на девочки, Анна Васильевна, учитель, Дуся и с благоговейным молчанием смотрели на нее.

Но ни почтительное отношение окружающих, ни величественный вид высокой представительной дамы не смутили Южаночку. Она схватила седую незнакомку за руку и тем же ликующим голосом кричала, захлебываясь от восторга:

— Ну, посмотрите только на него! Ну, разве он не похож? Ну, совсем, как живой: его волосы щетиной, его усы, его нос и губы. Ах, милый Сидореночко! Таракашка ты мой!

— Какой Сидоренко? Ничего не понимаю? И зачем ты изобразила на листе для рисования чье-то лицо? — Чуть-чуть хмуря брови, говорила седая дама, стараясь удержаться от улыбки, помимо воли морщившей ее губы.

— Как?! Вы не знаете его? Вы не знаете Сидоренко? — с ужасом вскричала Инна. — Да ведь это Сидоренко, тот самый Сидоренко, который вынес на руках из боя дедушку. Тогда под Плевной. Вообразите только: русские идут, турки бегут, русские трах-та-ра-рах! Бац! Бац! Бац! Гранаты! Пушки! Штыки! А турки Алла! Алла! Русские ура! Турок штыком дедушку. Моего дедушку! Понимаете! А Сидоренко! Молодец такой! Тут как тут… И турку бац — наповал. А дедушку на руки и марш-маршем налево кругом… Вот он, какой герой — Сидоренко!

Глаза Инны сверкали, щеки пылали, руки размахивали перед самым лицом начальницы (так как седая дама в синем была начальница N-ского института княгиня Розова), и остановить девочку было трудно в этот миг.

Княгиня дала ей утихнуть, потом осторожно взяла ее смуглые ручки, с которых не сошел еще летний загар, и проговорила тихо и сдержанно:

— Вот видишь ли, дитя мое, это очень похвально, что ты так привязана к солдату, спасшему жизнь твоему дедушке. Но это еще не значит, что ты должна так странно выражать свою привязанность, рисуя его изображения на ученических листах и тетрадях во время урока. Постарайся же не делать этого больше!

Голос княгини звучал так нежно и ласково, а лицо, склоненное к Инне, было так полно доброты, что невольно к этому лицу неудержимо потянуло Южаночку. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Инна высоко подпрыгнула, закинула за плечи княгини руки и прижалась к ее груди, стараясь дотянуться губками до щеки очаровавшей ее дамы.

— Вы такая красавица! Такая милочка! — лепетала она, — вы мне Марью Ивановну напоминаете. У нее такое же толстенькое лицо, ямочки на щечках и белые как снег волосы. Вы не знаете дедушкиной экономки Марьи Ивановны? Нет? Ах, какая жалость! Она такая прелесть, и я уверена, что если вы познакомитесь с нею, то, наверное, подружитесь!

Трудно описать то огромное смущение, которое сковало всех присутствующих. Лицо Анны Васильевны делалось то багрово-красным, то вдруг белело мгновенно, как платок. Учитель рисования топтался на месте. На личике Надин застыла, казалось, тоска предсмертного ужаса, а что касается девочек… То девочки даже не могли смеяться. Они были ошеломлены и подавлены, не исключая и шалуньи Гаврик и Верховской, столь дерзновенным поступком новенькой. Фальк же, зеленая от ужаса, представляла собой статую и только чуть слышно шептала побелевшими губами: