Лидия Чарская - Вторая Нина

Завтра на заре меня отвезут в Гурию, в поместье ненавистного Доурова, к его чопорной матери и кривлякам-сестрам и… и я никогда не увижу ни милой Люды, ни дорогого Андро, ни чудных гор и бездн Бестуди, ни обоих старых дедушек… Никогда! Никогда!

Я упала головой на стол, сжала виски ладонями и невольно застонала сквозь стиснутые зубы.

— Что с вами? Вы плачете, милая княжна? — послышался надо мной вкрадчивый голос.

Я вскочила, подняла голову и отступила назад, дрожа от ненависти и отвращения.

Предо мной стоял Доуров, спокойный, холеный Доуров, человек, которого, судя по всему, не слишком интересовало мое нетерпимое отношение к нему.

— А-а, это вы? — скорее прошипела, нежели произнесла я, задыхаясь от волнения, — так вот вы какой! Вот вы…

Я захлебывалась. Я не находила подходящих слов для выражения негодования. И вдруг меня осенило…

— Слушайте, Доуров! — крикнула я неестественно звонким голосом, — сколько вы возьмете отступного из тех сумм, которые завещаны мне покойным князем, — сколько денег должна я назначить вам в пешкеш, чтобы вы оставили меня в покое?

Он вздрогнул, как под ударом хлыста. Выпрямился во весь рост и побледнел, как полотно. Оскорбление, брошенное мной, казалось, и ему было не под силу. Но в мгновение ока Доуров поборол свои чувства. Его пухлые пальцы с отполированными розовыми ногтями легли на мою руку.

— Напрасно вы такого дурного мнения обо мне, княжна Нина, — произнес он наигранно печальным голосом, — я искренно люблю вас!

— Уйдите! — закричала я не своим голосом, — не смейте трогать моей руки, не смейте говорить мне явную ложь. Вы не говорили бы так, если бы я не была самой богатой невестой в Гори!

— Нина! Нина! — театрально восклицал он, красивым жестом взявшись за голову.

Доуров все еще удерживал мою руку. Надо полагать, прикосновение самого гадкого пресмыкающегося не могло вызвать той гадливости, какую испытывала я. Я ненавидела в бывшем адъютанте отца все, решительно все: и эти лощенные ногти, и самодовольное лицо, и рассчитанные на эффект речи. С ненавистью вырвала я свою руку и крикнула, почти в упор приблизив свое пылающее лицо к его противной, самодовольной, упитанной физиономии:

— Слушайте вы, как вас… Не смейте так говорить со мной, не смейте касаться моей руки… или… или… я выцарапаю вам глаза, клянусь Богом!

И кинулась вон из комнаты.

Первым моим побуждением было бежать в башню к Гуль-Гуль, рассказать ей все и просить помощи. Но пока я намеревалась исполнить это, кто-то сзади сильно сжал мои локти, поднял на плечи и понес. Разумеется, это была Мариам.

Великанша втащила меня в мою комнату и тотчас вышла, заперев за собой дверь.

Я снова очутилась в заточении. На этот раз я уже не билась, не кричала и не выходила из себя в диком неистовстве. Я хорошо понимала все безрассудство подобного поведения. Меня охватило отчаяние, тихое, молчаливое отчаяние, которое доводит человека до состояния оцепенения, небытия. Что бабушка сказала правду, и меня завтра ждет отъезд с гадким, более того — отвратительным человеком в его Гурийское поместье, в этом я уже не сомневалась. Из своего окна, я видела как старый Николай открыл дверь покосившегося от времени сарая, вывел оттуда пару вороных лошадей и выволок огромный старомодный фаэтон. Экипаж он старательно вымыл, а лошадей принялся чистить скребницей. По двору пронеслась великанша с моим чемоданом на плече. Сомнений не было — меня увезут с зарей.

Я стиснула зубы в бессильном бешенстве.

Меня поведут во двор, лишь только небо зарумянится ранним восходом, поведут и посадят в фаэтон, — может быть, одну, может быть, с Николаем или великаншей. Доуров поедет подле верхом и… и…

Дальше я не могла думать. Мне казалось ужасным это насилие над моей судьбой, моей волей… Жить в чужой семье, учиться хорошим манерам и получить воспитание у чужих людей, чтобы стать в конце-концов женой ненавистного Доурова, — о, это было уже слишком! Уж слишком несправедливо, слишком безжалостно обходилась со мной судьба…

О, как я раскаивалась, вспоминая разговор в башне… Если бы я послушалась Гуль-Гуль и согласилась, чтобы Керим выручил меня из неволи! Но я гордо отклонила ее предложение. Я сказала, что меня никто не притесняет. Да разве я знала? Разве знал покойный папа о той участи, которая постигнет меня здесь, когда решился отдать меня под опеку бабушки? О, если бы только людям был дан дар предвидения, — я никогда не очутилась бы в этих старых развалинах с этими странными бессердечными людьми. Нет! Разумеется, нет! Или я сама виновата во всем? Виновата, что была слишком шумна, непочтительна и непокорна, и бабушке захотелось как можно скорей отделаться от меня? Может быть, она права по-своему, может быть… Но какое мне дело — права она или нет, я хочу избавиться от нее, от Доурова, от поездки в Гурию, избавиться во чтобы то ни стало! Хочу и не могу! Да, не могу! Не могу! Бог всесильный, Ты видишь мою беззащитность!..

Я упала головой на окно, возле которого стояла, и забылась…

Очнулась я на холодном полу под окном. Когда я подняла голову, бледный месяц заглядывал в комнату. Была ночь, чудно-прекрасная, дивно-таинственная кавказская ночь. Облака, принимая причудливые формы гигантов-людей, странных волшебных предметов и животных, медленно проплывали по небу. Глухой рев Терека казался еще воинственнее среди спящей природы. Как завороженная, вслушивалась я в голос воды, в котором то сливаясь воедино, то перебивая друг друга, звучали ропот и клич, смех и скорбное рыдание… И вдруг чуткое, напряженное ухо уловило какой-то неясный посторонний шум — звуки, явно чуждые речным завываниям… Источник этих звуков не за стенами, а в самом замке… Неужели кто-то осторожной, крадущейся походкой пробирается к моей комнате в тишине ночи?

Сердце тревожно забилось, глаза жадно всматривались в темноту. Неужели Гуль-Гуль! Неужели милая, отважная моя подружка, тщетно прождав меня в башне и не дождавшись, почувствовала грозящую мне опасность и спешит на выручку?

Милая, смелая красавица Гуль-Гуль! Спаси ее, Боже, от встречи с Доуровым или жителями замка. Спаси ее, милосердный Господь!..

Между тем шаги все-таки приближаются… Вот кто-то остановился у двери, трогает и чуть слышно поворачивает задвижку… Мое сердце замирает, на мгновение перестав биться. Дверь бесшумно распахивается…

— Керим! — облегченно вздыхаю я.

Да, это он, Керим-ага бек-Джамала, в своем обычном наряде, со своим гордым, независимым видом вождя горных душманов, каким я его узнала в пещере Уплис-цихе в ту темную грозовую ночь.

— Керим, вы?.. Здесь?.. Как неосторожно! — в волнении прошептала я, протягивая к нему руки.