Вячеслав Сукачев - Белые птицы детства

— Что за собрание тут у вас? — подошла бабка Аксинья.

— Да учу вот его, как луком торговать.

— А солнце уже вон где, — показывает бабка Аксинья, — а мы дела не делаем и от дела не бегаем.

— Ничего, — успокаивает тётка Клаша, — мы своё успеем взять.

Вечер уже, солнце на заходе, когда они выезжают с базара, уложив в бричку порожние мешки и накупив городских подарков. Серёжа, по совету тётки Клаши, тоже купил два килограмма «Любительской» колбасы и два — ливерной, килограмм конфет в бумажных обёртках и столько же ирисок, потом ещё пряники и пять метров мануфактуры, которую выбрала тётка Клаша. Всё это лежит сейчас в мешке и сладко тревожит Серёжу. За день он соскучился по дому, и у него такое впечатление, словно выехали они из Озёрных Ключей более месяца назад. От постоянного напряжения у Серёжи побаливают руки-ноги, но боль эта приятна, как бы равняющая Серёжу со взрослыми, и он не без гордости ощущает её, эту приятную боль.

Всё так же поскрипывает втулка на заднем колесе, размеренно обмахивается хвостом Адмирал, медленно проплывают мимо повозки последние дома Малышевки, и вот уже въезжают они в тайгу по узкой, извилистой дороге.

— Ну, Серёжка, сколько ты сегодня мороженого съел? — вдруг спрашивает бабка Аксинья.

— Три порции.

— А ну как застудишься?

— Не-ет, я в Москве больше ел,— отвечает Серёжа.

— С детьми горе, — вздыхает бабка Аксинья, — а без них — вдвое.

— Надо бы нам перекусить, — улыбается тётка Клаша, — чай, заработали себе на обед.

И Серёжа только теперь чувствует, как он проголодался за день.

Потом старухи заводят бесконечный разговор о базаре, ценах. Серёжа вначале слушает, но бричка так монотонно раскачивается, мимо так однообразно проплывают деревья, а голоса старух так усыпляющи, что он укладывается на мешках и мгновенно засыпает. И в этот раз ему ничего не снится.

Однако спит он недолго и, когда просыпается, с удивлением обнаруживает, что бричка стоит. Серёжа поднимает голову и видит, что Адмирал справляет нужду.

— Проснулся? — ласково спрашивает тётка Клаша. — Ничего, поспи, умаялся за день-то.

— Дак он лучше нашего торговал-то. Ему отбоя от покупателей не было.

— А чего, хорошо торговал, — хвалит тётка Клаша и понукает застоявшегося Адмирала.

И снова скрипит колесо, а Серёжа лежит на спине и смотрит, как в небе зажигаются звёзды. Совсем недавно он видел, как они угасают, растворяясь в белом сиянии дня, теперь он наблюдает за тем, как медленно и упрямо проявляются они на тёмном небосводе. И не верится Серёже, что между утренними и вечерними звёздами всего лишь один день.

Легко одолев небольшой подъём, чисто застланный посверкивающим снегом, Серёжа остановился в ожидании Настьки Лукиной, отставшей от него ещё у входа в тайгу. Справляясь с дыханием, нетерпеливо притопывая лыжами податливый снег, Серёжа ударил палкой по широкой еловой лапе, и белый водопад обвалился к подножию ёлки. Тихо в лесу, так и кажется, что всё здесь окоченело и затихло навсегда: птицы и звери, деревья и травы. Но тишина эта обманчива, и Серёжа не очень-то доверяет ей. Вот от кедра к ели протянулась строчка чьих-то аккуратных тройчатых следов. Серёжа присматривается внимательнее и узнаёт беличий почерк. А там, под белокорой пихтой, зеленеют мелкие кусочки свежей хвои. Это работа зверька-«парашютиста»: ночью полакомилась ароматной хвоей летяга. Очень близко, налево от лыжни, барабанной дробью прошёлся по сухостоине дятел. Нет, жила тайга, дышала, работала, несмотря на глубокие снега и трескучие морозы.

Наконец-то между деревьев показывается красная вязаная шапочка, потом зелёный свитер, загнутые концы лыж. Настька, сильно упираясь лыжными палками, преодолевает последние метры подъёма.

— Чего ты так долго? — спрашивает Серёжа и в упор смотрит на Настьку.

— Ага... долго... а ты, как... сохатый, — едва выдавливает из себя Настька в промежутках тяжёлого дыхания.— Я же не могу так... быстро... как ты...

— Тогда и нечего было увязываться за мной.

— Я и не увязываюсь, — постепенно приходит в себя Настька, — я просто в лес хотела сходить...

— И как раз тогда, когда мне захотелось?

Настька хмурится и обиженно надувает круглые губы, но никто не видит и не мог бы увидеть, что творится в её глазах.

— Какой ты, Серёжка, правда...

— Какой? — Он всё ещё недоволен и вот-вот готов сорваться в новый побег от своей спутницы.

— Такой вот... Вечно ты недоволен, вечно ты...

— Что я?

— Не знаю.

— Нет, скажи.

— Ну, как этот...

— Кто?

— Вот пристал... Кто? Как старый дедушка, только и знаешь ворчать.

Серёжа разочарованно выдыхает и хочет идти дальше, но Настька останавливает его:

— Там, — машет она в сторону, откуда пришла, — кто-то есть.

— Где? — Серёжа настораживается.

— Там такой пенёк, а за ним кто-то фыркал... Я знаешь как перепугалась, а тебя и след простыл.

— Фыркал?

— Да... Вот так вот: «фу-ур, фу-ур»! — Настька при этом сильно раздувала щёки.

— Может быть, рябчики взлетели?

— Ну да! Я бы их видела, а то пусто кругом, а за пеньком: «фу-ур, фу-ур».

— Ладно, сейчас посмотрю,— Серёжа неловко разворачивается на узкой лыжне и спешит мимо Настьки.

— Подожди! — вдруг громко, с испугом, кричит Настька, прикрывая нос рукавицей.

Серёжа резко тормозит, заступает лыжей на лыжу и едва не падает.

— Ну, что ещё? — Он начинает терять терпение.

— А вдруг там... — Настька понижает голос и округляет глаза. — Вдруг там...

— Что? — невольно шепчет и Серёжа.

— Берлога.

— Сама ты берлога. — Серёжа сильно отталкивается палками и несётся вниз, ловко уворачиваясь от встречных колючих веток.

Пенёк как пенёк, ничего особенного в нём нет, но Серёжа всё-таки сходит с лыжни и, глубоко проваливаясь в снегу, подъезжает к нему вплотную. Никаких следов нет и в помине, пенёк плотно укутан снегом, и лишь иголки зеленеют на его вершине...

— Кто там, Серёжа? — сразу же спрашивает Настька, давно отдышавшаяся и даже успевшая по-новому перевязать длинный шарф.

— Дед пыхто и бабушка никто, — не останавливаясь, буркает в ответ Серёжа.

— Только ты далеко не уезжай, торопливо кричит Настька, — а то я боюсь.

— Ну и бойся себе на здоровье, — ворчит Серёжа, но шаг укорачивает, в который раз ругая себя за то, что опять связался с Настькой.

А лес между тем закончился, и лыжня, отшлифованно блестя под солнцем, пролегла через небольшую поляну, за которой потянулось мелколесье, переходящее в кочковатую марь. Самое время возвращаться, потому как уже довольно далеко от дома, а на открытом пространстве даже самый лёгкий ветерок обжигает щёки и уши. Но Серёжа упрямо пересекает поляну, и пар от его дыхания ещё долго держится над нею.