Сергей Баруздин - Роман и повести

Мы идем с Любой по Ленинградскому проспекту — широкому, зеленому, беспокойному. Мы идем с Любой, а я думаю о Надюшке. И о Наташе. Хорошо, что она собиралась удрать пораньше домой.

Люба уже спала. Наташа позвонила час назад:

— Не сердись, но у меня партком. Никак, никак не могу!..

Называется, удрала пораньше. Но я не сержусь. Я бы и сам так… Я жду ее.

Мы сидим вдвоем с Надюшкой.

— Папочка, а потом?

Мы сидим долго-долго и говорим о прошлом. О том, как все это было в сороковом, и в сорок первом, и позже. Об этом можно говорить без конца.

— А теперь иди занимайся, — советую я Надюшке. — Пока мамы нет.

— А потом ты мне еще расскажешь?

— Расскажу…

— Пойду повторять пройденное.

— Ты, наверно, этого не понимаешь, — говорю я, — но без пройденного трудно понять настоящее. Так что повторение пройденного…

— Я знаю, о чем ты, — перебивает Надюшка. — Вот там сегодня в Шереметьеве кубинцев встречали. Один из них очень хорошо выступал. Мы, говорит, повторяем то, что сделали вы, — революцию. Нам легче, говорит, чем было вам, потому что мы идем по вашему пути… Ты ведь об этом?

— И об этом, Надюш. А я смотрю, ты совсем выросла. Ну, иди!

Теперь Надюшка занимается, а я жду Наташу.

Наконец звонит телефон. Наверно, она!

— Позовите, пожалуйста, Надю, — серьезным мужским баском произносит трубка.

— Сейчас. Надюш, тебя.

Надя говорит с кем-то по телефону.

— Папочка, это Игорь. У него… У него… отец болен… Можно, я к нему сбегаю?..

Я киваю.

— Игорь, я сейчас приду, — бросает она в трубку. — Да, да, сейчас. Мне разрешили…

Надюшка уже б дверях.

— Подожди, — говорю я. — А как его фамилия?

— Чья?

— Да этого Игоря?

— Баринов, а что? — недоумевает Надюшка. — Ты же знаешь!

Ну конечно, имя его я слышал и фамилию слышал. Среди других. Мало ли, сколько их там в Надюшкином классе. Но как же я не подумал прежде…

— Ты не знаешь, брат у Игоря был? — спрашиваю я. — Старший брат?

— Конечно! — удивляется Надюшка. — Я, по-моему, тебе говорила. Он погиб на войне, в Берлине. Саша. Ты не помнишь?

— Помню. Помню. Ну, иди, иди! — тороплю я Надюшку. — И в случае чего, позвони мне. Хорошо?

…И вот — Наташа. Она входит усталая, бледная и, наверно, с головной болью, и все равно такая же, как всегда. Такая и еще лучше.

— Ну, здравствуй! — говорит она. — Теперь — здравствуй!

1953–1964 гг.

— Фронтовая любовь? Лучше не говорите об этом! Это же несерьезно!

Юхнов — город, центр Юхновского района Калужской области. До районирования уездный город бывшей Смоленской губернии. Расположен на шоссе Москва — Брест, в 35 километрах от железнодорожной станции Мятлевская, на реке Угре, левом притоке Оки. Длина реки около четырехсот километров. Протекает Угра в пределах Смоленской и Калужской областей. Начало берет на юго-восточном склоне Смоленско-Московской гряды. Берега крутые, местами обрывистые. Главные притоки — Воря, Шаня, Ресса. Юхновский район — промысловый, с развитым отходом. В полеводстве преобладают зерновые культуры и картофель. Среди кустарных промыслов выделяются деревообделочный и кожевенный. В Юхнове имеются лесопильно-фанерный, авторемонтный заводы и льнозавод. Население: по переписи 1926 года — более двух тысяч жителей, по переписи 1959 года — четыре тысячи жителей.

Небо не голубое и не серое, чистое и не совсем чистое, а с какой-то грязинкой.

Такое иногда бывало в детстве, когда их в школе заставляли рисовать акварельными красками, и лень было сменить лишний раз воду, и кисточка явно мазала — голубого цвета не получалось.

Такое сейчас было небо. И еще с какими-то белесыми разводами и полосами, заметными и еле заметными, каких она сроду не видела в Москве. И вообще она никогда не видела там, у себя дома, такого неба. Она видела его до войны — или совсем ярким, или совсем хмурым — в зимы и дожди, а потом, когда шла война, — охваченным лучами прожекторов, стонущим, деребезжащим, грохочущим или беспокойно-спокойным в промежутках между воздушными тревогами. И все же прежде ей было не до этого неба, и, наверно, она его толком не видела — ни тогда, раньше, до войны, ни потом, в войну.

И вообще, что она видела, что понимала раньше? Ничего. Ей только казалось, что она была взрослая, а на самом деле — разве это так? И раньше она каким-то подспудным чувством понимала, что плохо разбирается в людях. Сегодня ей человек мог показаться хорошим, завтра плохим. Сегодня она кого-то жалела, завтра тот же, которого она жалела, ее раздражал. Сейчас она понимала: девчонка, глупая, наивная девчонка! Никогда не была она взрослой и умной! И даже не знает, как это быть такой…

Да, теперь она это отлично понимала. Теперь… А что думает он?

Он спросил:

— Ты чего это туда смотришь — в небо? Налета не будет, не думай!

Она и не думала о налете. Думала совсем о другом.

— Ты сердишься на меня? — спросила она.

— Зачем ты, Варюша? — снисходительно, как ей показалось, произнес он. — И давай не будем больше об этом!.. А речку Ворю я тебе обязательно покажу. Удивительная речка. Сейчас, правда, зима. А летом! Я до войны на ней бывал, мальчишкой. Даже песню помню, женщины в деревне пели:

Он посмотрел на нее нежно, с доверием и — закурил в рукав шинели.

— Зря ты меня не послушала… Две специальности имеешь — и на вот! Говорил! Вот тебе и попала сразу в заваруху!

Зря или не зря она не согласилась остаться в штабе полка? Кто знает! Сейчас она знает: не зря! Потому, что он напомнил ей об этом и он — рядом!

— Не зря, — сказала она ему. — Я никогда ни о чем не жалею, что сделала…

— А все-таки автомат — вещь! — сказал он через минуту. — Если б ты знала, как было в сорок первом. Винтовочки — дрянь, карабинчики — рухлядь. А это — штука.

Она обрадовалась. Поняла: он тоже доволен, что она не осталась в штабе полка. Хотя и корит ее, доволен. От мысли, что он, старший, бережет ее, стало хорошо. Она вспомнила его слова — о сорок первом. Значит, он говорит с ней, как с равной.

Как было в сорок первом, она не знала. Поначалу, 22 июня, как все, растерялась, но потом успокоилась. И только, когда ушел на фронт отец и настала трудная осень, в канун зимы, она поняла, что это надолго. Поняла потому, что никакого другого исхода войны, кроме победы, не представляла себе. Но для победы надо было гнать немцев назад, а на это нужно время.