Юрий Яковлев - Тайна Фенимора

Ребята не просто стреляли. Они повторяли рассказ таинственного Фенимора.

– Вчера к исходу дня на волчьей тропе нашли убитого индейца… Ветер шевелил перья его убора… В груди у него торчала стрела… Белый не стал бы стрелять из лука…

Ребята были «индейцами» – они стреляли из луков. У некоторых дело пошло сразу, другие, впервые державшие в руках оружие гуронов и ацтеков, стреляли вкривь и вкось. Их стрелы ломались, терялись, плыли по озеру, как обыкновенные лучинки.

– Что это значит? – спросила Ира Привалова.

Ее сразу же окружила толпа «краснокожих» с перьями на пилотках. Женя Рыжик улыбался.

– Белый не стал бы стрелять из лука, – таинственно сказал он.

Ира Привалова чуть не заплакала.

– Вы попадете в глаз, – сетовала она. – Вы побьете стекла во всех дачах. Это не пионерское занятие – лук и стрелы! Гоша, почему ты снял кеды?

– Индеец никогда не наденет обувь с ноги белого, – ответил коренастый Гоша.

– Куда ты девал обувь с «ноги белого»?

– Валяется под кроватью в вигваме… Нам нужны мокасины.

– Мокасы, что ли? – Ира перевела слово мокасины на язык своего времени. – Где я вам достану мокасы?

А вокруг свистели стрелы, как струна пела тетива и от луков пахло смолой.

Вожатая третьего отряда отправилась к Гурию.

– Они прикрепили к пилоткам вороньи перья, они стреляют из луков, они ходят босые, потому что нет мокасов.

Старший вожатый внимательно выслушал ее и авторитетно произнес:

– Фенимор!

Потом он сдвинул белую кепочку на затылок и, мобилизовав всю свою пионерскую мудрость, сказал:

– Я знаю, что делать! Надо завтра же организовать секцию стрельбы из лука!

– Я не умею, – взмолилась Ира.

– И я не умею. Но завтра же я буду уметь. На то я и старший вожатый.

Ира Привалова с завистью посмотрела на Гурия и пошла прочь.

В тот же день, неподалеку от лагеря, в хвойном лесу появился плечистый загорелый индеец. Может быть, это был одинокий гурон, приплывший по реке Святого Лаврентия, а может быть, некто иной. На голове у него была белая шапочка, в руках же он сжимал лук. Свистели стрелы, впиваясь в стволы деревьев. Трещали сучья. По всему было видно, что гурон не умел стрелять из лука, но был преисполнен стремлением научиться и притом в самый короткий срок.

Когда начальник лагеря под вечер зашел в комнату старшего вожатого, он застал «индейца» склонившимся над книгой. Книга называлась «Руководство по стрельбе из лука».

На постели у Гурия лежал лук и несколько стрел.

– Очень кстати! Очень кстати! – сказал большой рыжебровый Владимир Викторович, глядя на «Руководство» и лук. И поднял над головой руку с клочком бумаги. Он держал этот клочок над головой, как будто это была не безобидная бумажка, а граната, готовая взорваться.

– Сегодня ночью Фенимор будет наш, – пробасил он с победной улыбкой и протянул бумажку Гурию, который сидел на кровати в трусах и в пионерском галстуке, повязанном прямо на шее.

Гурий принял бумажку и прочитал:

– «Ждите ночью. Фенимор».

– Что ты скажешь на это, брат Гурий? – спросил Ве Ве, и его маленькие серые глазки, слишком маленькие для такого гиганта, весело заблестели.

– Я скажу, – ответил Гурий, возвращая записку, – что эту бумажку надо немедленно положить туда, откуда вы ее взяли.

– Ира Привалова нашла ее в спальне мальчиков.

– Значит, туда и надо ее вернуть. Но чтоб никто не заметил. Как это сделал Фенимор. Может быть, придется залезть в окно.

– Но, но, но, брат Гурий! – запротестовал Ве Ве. – В окно полезешь ты.

– Хорошо. Я полезу. Я ваш верный козел отпущения, – пробурчал Гурий и, быстро поднявшись с постели, стал натягивать тренировочный костюм.

– Теперь слушай, что будет дальше, – начал было Ве Ве, но вместо него, что будет дальше, сказал «брат Гурий».

– Дальше мы соберем лагерь на линейку и предложим Фенимору обнаружить себя.

– Зачем?

– Я знаю, что Фенимор не сознается, – сказал Гурий, зашнуровывая кеды, – но мы должны предоставить ему возможность обнаружить себя. Мы обязаны вести себя крайне благородно и корректно. Наша педагогическая совесть должна быть чиста. Давайте записку, я полезу в окно.

Гурий взял записку и исчез. Ве Ве, не ожидавший такого исхода дела, несколько разочарованный, почесал затылок и пошел прочь.

– Пусть лезет в окно, если это ему нравится, – пробормотал начальник вслед старшему вожатому.

В тот же день в лесу появился еще один стрелок из лука.

Лук у него был сделан из простой березовой ветки и не обладал ни точностью боя, ни дальнобойностью. А стрелы, пролетев несколько метров, безжизненно падали на землю.

Это Ира Привалова решила научиться стрелять из лука, чтобы не плестись в хвосте, а идти во главе своего отряда.

Женя Рыжик встретил Валю Зернову под старой развесистой ивой. Он улыбнулся и сказал:

– Валя, ты должна научиться стрелять из лука.

– Зачем? – спросила Валя.

– Чтобы дружить с Фенимором, – ответил мальчик.

Валя внимательно посмотрела на него.

– Разве для того, чтобы дружить с Фенимором, надо стрелять из лука?

– Надо! Надо стрелять из лука, под дождем разводить костры и грести одним веслом.

Валя молчала. Она внимательно смотрела на Женю Рыжика, и мальчику казалось, что Валя относится к его словам то ли с недоверием, то ли с усмешкой.

– Тебе смешно? – вдруг спросил он.

Девочка покачала головой.

– Просто я не умею стрелять из лука.

– Я научу тебя. Это очень просто.

– Научи, – решительно сказала Валя.

– Ты не знаешь, почему Фенимор не приходит к девочкам? – спросил Женя Рыжик.

– Может быть, он не любит девчонок? – ответила Валя.

– Может быть…

– А ты? Ты тоже не любишь девчонок?

Женя Рыжик отвел глаза и вместо ответа протянул девочке записку, на которой было написано: «Ждите ночью. Фенимор».

– Приходи к нам сегодня ночью… слушать Фенимора.

– Приду… может быть, – отозвалась Валя.

– Хочешь, я тебе свистну, когда он появится?

– Не надо. Я сама… Если надумаю.

Они стояли под большой, развесистой ивой. Дул ветер, и светило солнце, и узкие серебристые листья бились как рыбки. И тени от «рыбок» тоже трепетали, словно их, «рыбок», выбросили на берег. А в небе пеной белели облака.

Запел горн, собирая ребят на линейку.

Наш лагерь славился горнистом. Горнист выходил на крыльцо, поднимал трубу, и солнце ложилось на раструб, словно наш горнист был стеклодувом, а солнце – огненным стеклянным шаром. Горнист делал вдох – горн вздыхал. Горнист делал выдох – горн начинал петь. Эта песня-сигнал вливалась не в уши, а проникала в сердце. Сердце начинало замирать от радостной тревоги, как будто горн звал не на завтрак, не на линейку, а на подвиг.

Такой был у нас горнист.