Франко Праттико - Перчинка

Долго просидел он в таком положении, внимательно наблюдая за жизнью лагеря. Перед ним взад и вперед прохаживались немецкие часовые в стальных касках и коротких, до колен, штанах. Со стороны казалось, что все они забыли надеть брюки и щеголяют в одних трусах. Когда кто-нибудь из немцев смотрел в сторону Перчинки, мальчик делал вид, что играет в густой траве. Уж кто-кто, а он-то знал, что немцы шутить не любят.

«Чудно, — думал Перчинка, глядя на застывшие, словно деревянные лица часовых, — взрослые дяди, а ходят в коротеньких штанах. И какие же они противные! Интересно, почему они не уходят домой? Что им тут надо в нашем Неаполе? И как бы мне все-таки подобраться к лагерю? Может быть, подождать до вечера? В темноте, пожалуй, будет легче».

Часовых было двое. Каждые две минуты они сходились как раз напротив того места, где сидел Перчинка, поворачивались друг к другу спиной и снова расходились в противоположные стороны. Наблюдая за ними, мальчик внезапно сообразил, что если быстро добежать до колючей проволоки и спрятаться за каким-нибудь бугром в высокой траве, то можно остаться незамеченным.

Дождавшись удобного момента, Перчинка бросился вперед. Он словно заяц проскочил за спинами немцев и притаился рядом с колючей проволокой, скрытой от глаз часовых небольшим холмиком. Но как же пролезть через колючую проволоку? Он огляделся — никакого прохода, никакой даже самой узенькой лазейки. Ворота находились с другой стороны лагеря, к тому же они так хорошо охранялись, что о том, чтобы пробраться, нечего было и думать. Черт возьми! Выходит, он зря рисковал!..

Вдруг Перчинка почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит. Раздвинув траву, он увидел перед собой черное, как вакса, лицо, похожее на одну из тех масок, которые можно встретить на празднике Пьедигротта. [4] Пьедигротта — название пригорода Неаполя, где ежегодно в ночь с 7 на 8 сентября устраиваются праздники, имеющие такое же название. Главная часть этих праздников — конкурс на лучшую песню Лицо застыло в полуметре от мальчика, вылупив на него глаза с огромными белками. Глаза смотрели дружелюбно, а широкие красные губы неизвестного расплывались в улыбке.

«Кто же это такой? — подумал Перчинка. — Неужели военнопленный? Но уж во всяком случае не немец!»

— Приятель, — вполголоса проговорил Перчинка, обращаясь к негру, — ты пленный?

Негр что-то быстро залопотал на непонятном языке. Мальчик покачал головой.

— Я ничего не понимаю, — прошептал он, а про себя подумал: «Как же все-таки узнать, немец он или пленный?»

Правда, таких черных немцев он никогда не видел. Но все же нужно было точно узнать, действительно ли это один из тех, к кому обращался Марио в своей листовке. Был только один способ выяснить это. Достав из-за пазухи одну листовку, Перчинка протянул ее незнакомому. Тот осторожно просунул руку через колючую проволоку (оказывается, он тоже лежал распластавшись на земле), осторожно взял маленький клочок бумаги и стал читать. Потом поднял голову и, радостно улыбнувшись, сказал по-итальянски:

— Друг!

Вот теперь другое дело! Перчинка даже подскочил от радости. Он сейчас же выхватил из-за пазухи остальные листовки, которые мгновенно исчезли в кармане пленного.

После этого пленный и мальчик, оба взволнованные, несколько минут молча смотрели друг на друга! Еще бы! Ведь Перчинке ни разу в жизни не приходилось так близко видеть негра! Неудивительно, что для него это было настоящим событием. Шаги часовых то приближались, то удалялись. Нужно было уходить. И тут Перчинка кое о чем вспомнил. Он жестом попросил негра подождать, полез в карман и вытащил пакетик с табаком, который еще вчера приготовил для дона Микеле. Черт возьми! В конце концов, дон Микеле не военнопленный. Сегодня он сам может достать себе окурков.

Негр дрожащими руками жадно схватил пакетик и снова улыбнулся Перчинке. Не теряя времени, мальчик сполз в ложбинку между двумя холмиками, и, дождавшись момента, когда оба часовых повернулись к нему спиной, вскочил на ноги и что было духу помчался от лагеря. Но тут ему не повезло. Один из немцев, обернувшись на шум, увидел его.

— Ахтунг! Хальт! — визгливо заорал он.

Вслед за этим Перчинка услышал свист пуль над головой и звуки выстрелов. Перепрыгнув через какую-то канаву, мальчик еще быстрее помчался вниз по склону пологого холмика, петляя между кустами и валунами, которые валялись здесь повсюду. Спустившись, к подножию холма, он прислушался. Вокруг было тихо. За ним никто не гнался. Тогда он спокойно направился к городу, довольный собой и тем, что так удачно выполнил задание.

Издалека, нарастая с каждой минутой, доносился неясный гул, похожий на отдаленный рев воды в половодье или на грохот обвала. По мере того как шум приближался к древним стенам монастыря, в нем все отчетливее можно было различить гомон голосов, из которого словно выплескивались отдельные крики, обрывки песен.

— Ой, слушайте! Пьедигротта! — простодушно воскликнул Чиро.

Но приятели не обратили на его слова никакого внимания.

— Подожди здесь, я сейчас… — пробормотал Перчинка, обращаясь к Марио и быстро направился к выходу.

На тесной площади перед входом в монастырь бурлила толпа. Столько народу Перчинка и Винченцо встречали только в бомбоубежище во время самых первых бомбежек. Люди пели, смеялись. Даже старые капуцины вышли из своих келий и присоединились к толпе, которая веселилась на площади. Такой же шум и возгласы ликования доносились из прилегающих к площади переулков, круто спускавшихся к улице Фория.

— Кончилась! Война кончилась! — закричала какая-то растрепанная женщина, обращаясь к обоим приятелям, которые изумленно таращили глаза на это невиданное зрелище.

Мгновенно забыв и о Марио, и о бомбоубежище, и о листовках, Перчинка и Винченцо ринулись в самую гущу и подняли вдвоем такой гвалт, словно решили перекричать всех, кто был на площади.

Неожиданно толпа всколыхнулась и побежала вниз по переулкам, залила улицу Фория и вместе с другими людскими реками и ручейками, которые стекались из боковых улочек, хлынула к площади Данте, на улицу Толедо и дальше до Палаццо Реале. Вот наконец и море! Многим, как и Перчинке, давно уже не удавалось взглянуть на него.

День выдался ясный, солнечный, и от этого все вокруг приобретало еще более праздничный вид. В одном месте толпа образовала широкий круг. В центре его молоденький белобрысый немецкий солдат без гимнастерки лихо отплясывал вместе с седобородым капуцином, увлеченным сюда толпой; рядом плясала какая-то старая женщина, которая, несмотря на свои годы, казалась неутомимее всех. Немец плясал, поминутно выкрикивая какие-то гортанные слова, которых никто не понимал. Вдруг он резко остановился и заорал: — Война конец! Война капут! Ура!